“Я нашёл гору Меру на Памире”

Владимир Видеманн: “Я нашёл гору Меру на Памире”

 

Беседа с Владимиром Видеманном (Лондон, Великобритания) известным антропологом и философом о генетике арийских и тюркских народов, сакральной географии Памира, ритуальном праязыке древнего Человечества

 

Расскажите о себе для нашего портала. Вы из Советского Союза, но сейчас живете в Европе. Откуда у Вас появился интерес к Азии, к наследию предков наших народов?

 

Я родился и вырос в Эстонии (Таллин). Семья отца – остзейского происхождения (он сам родился в Ленинграде), мама – русская, до переезда в Эстонию жила в Москве. Кстати, один из моих дальних предков, академик Фердинанд Видеманн, был директором Азиатского Музея при Академии Наук в Петербурге и, как специалист по угро-финским языкам, консультировал Фридриха Крейцвальда, когда тот работал над созданием эстонского национального эпоса «Калевипоэг». Так что у меня это, видимо, в крови. Но в чисто практическом плане интерес к Востоку (магия, йога, буддизм и т.д.) мне привил старший товарищ из минских хиппи (потом он жил в Таллине), еще в самом начале 70-х. Чуть позже я познакомился со своим гуру, которого звали Рам Михаэль Тамм. Это был эстонец, из православной семьи, много лет проживший в Европе (еще с довоенного времени). В СССР он попал в 1956, проездом, но был тут «задержан» на 25 лет, до 1981. Рам изучал в Германии ядерную физику, был в переписке с Эйнштейном. Потом, под влиянием «обстоятельств», он переключился на философию и стал специалистом по древнегреческой и санскритской философской терминологии. Издавал во Франкфурте-на-Майне журнал «Адвайта-Веданта».

 

В Эстонии (ЭССР), на хуторе, где он жил, у нас была подпольная психотронная лаборатория и школа по изучению различных эзотерических дисциплин. Она у меня описана в книге «Школа магов» (выходила только на эстонском языке). Сюда приезжали люди со всего Союза – от Прибалтики до Средней Азии, включая москвичей (в том числе: Владимир Степанов, Гейдар Джемаль, Октябрина Волкова, Андрей Зелинский, Виталий Михейкин и др.). Близким другом Рама был ориенталист Хальянд Удам, специалист по санскриту, персидскому и арабскому языкам (он даже перевел Коран с арабского на эстонский). Вот в контексте всего этого мой интерес к Востоку из чисто теоретического плана перешел в практическую сферу, включая занятия йогой (Рам был специалистов в йоге с 30-летним стажем, учился у восточных мастеров), даосской алхимией, а также путешествия по Советскому Востоку (Средняя Азия, Забайкалье). Так я постепенно втянулся в антропологический дискурс…

 

Вы много ездили в Таджикистан и на Памир. Расскажите об этих путешествиях. Интересуют и инициатические экспедиции московской традиционалистской богемы…

 

Впервые я попал в Среднюю Азию в 1977 году, сразу после ВУЗа. Поехал в Душанбе, поскольку у Хальянда там были знакомые из местных академических и мистических кругов. Там я более глубоко вошел в исламский дискурс (в том числе суфийский и исмаилитский), даже организовал в Эстонии нелегальное производство исламской литературы и сеть для ее распространения по подпольным школам. Так мне удалось познакомиться с реальным исламским андеграундом. Потом я втянул в это дело Гейдара Джемаля, который до этого сидел в Москве и писал книжки. С Дугиным меня познакомил Джемаль, но вместе с Александром мы ни в каких восточных экспедициях не бывали. Он ездил в Таджикистан уже вместе с Джемалем и еще некоторыми людьми из «московского круга». Это была мистическая богема на базе мамлеевского Южинского кружка, но к ней примыкали также люди из других городов и регионов СССР, в том числе из Прибалтики.

 

Но с Джемалем мы действительно попутешествовали, посетили ряд практически недоступных в то время (да и сейчас тоже) долин в Припамирье, где практически никогда не было Советской власти! Т.е. формально она там была, но Красная армия туда практически никогда не заходила, в школах учились одни мальчики, а бразды реального правления были сосредоточены в руках местных шейхов из ордена Накшбандийя-Ходжагон, находившихся, к тому же, под сильным влиянием исмаилитской и даже зороастрйской мистики. Там же находятся весьма знаковые мазары, почитаемые за могилы фантастических гигантов под видом исламских святых. Некоторые мои восточные путешествия описаны в книге «Тропой священного козерога» (изд. «Амфора»)..

 

У Вас интересная концепция священной географии, связанная с Памиром как горой Меру, как с Хуркальей. Расскажите о ней более подробно.

 

Одно время я занимался вопросами параллелизма древнейшей мифологии и небесной механики. Мой немецкий друг (я жил в Германии около 20 лет), профессор Вернер Папке, написал замечательную книгу «Звезды Вавилона», где на конкретном историческом материале эпоса о Гильгамеше показал эту взаимосвязь с математической точностью (тут мне сразу вспоминаются слова Гурджиева: «Объективное знание – это математика»). Я начал искать такие следы в других культурах, и однажды в фокус моего внимания попала Бхумандала (модель ведической вселенной). Вот тут и выяснилось, что гора Меру соответствует Памирскому плато как центральному региону Южной Азии. Членение центра Бхумандалы совпадает к горными цепями вокруг Памирского плато, четыре реки – четырем водным барьерам вокруг этого региона, а символические элементы четырех сторон Меру (золото, серебро, рубин, лазурит) – четырем копям именно этих драгоценных металлов и камней по разные стороны Света относительно Памира.

 

По всей вероятности, Бхумандала была создана древними звездочетами по заказу купцов и правителей из регионов, примыкавших к Великому Шелковому пути. Это некая «дорожная карта» древности, составленная на базе астрономических и географических достижений того времени. В сущности, Бхумандала – это разновидность астролябии как планисферы (пространство в плоскостной кодировке). Но Бхумандала – это не только земной план. Это также и план небесный. Она моделирует не столько «плоскую землю», сколько «плоскую Солнечную систему». Сама гора Меру, как космическая ось, тут изображена в виде квадратного столба, на вершине которого находится город Брахмы. Напомним, что Памирское нагорье в плане тоже квадратно. Это, действительно, огромная возвышенность почти квадратной формы. Суфийская Хуркалья, как Город ангелов, тоже в плане квадратная и стоит на вершине небесного столпа (Восьмое небо). Так что мы видим в древних моделях мироздания остроумное и весьма наглядное совмещение небесных и земных параметров реальности. Но тут есть еще и третий параметр – человеческий (человек как микрокосм). Вульгарным отголоском человеческой проекции Бхумандалы является известная модель семи чакр в йоге.

 

Современная генетика доказывает единое происхождение самых разных народов от шведов и ашкенази через русских и татар к пуштунам и брахманам Индии. Это гаплогруппа R1а. Видите ли Вы эту “скифскую” или протоскифскую дугу через призму своих путешествий и духовных поисков?

 

ДНК-генеалогия – совершенно новая наука, за которой я пристально слежу. Сразу замечу, что R1a – это мужская гаплогруппа. Но никакой народ не состоит из одних мужчин, поэтому тут в паре надо рассматривать и женские гаплогруппы. Но они у названных Вами выше народов – совершенно разные! Потому что историческая динамика и векторы распространения мужских и женских популяций по территории планеты совершенно не совпадают. Работая над этой темой я пришел к целому ряду антропологических открытий. Например, о действительных причинах экзогамии. Или о том, что авторами пещерного искусства являлись женщины и дети (этот мой тезис, после его первого опубликования, был через полгода подтвержден американскими антропологами). Говоря о протоскифской дуге, можно сказать, что она тянется от Центральной Азии до Западной Европы. Но это – мужская дуга! Вообще, вплоть до относительно недавнего времени переселения народов, мужские популяции распространялись, если можно так выразиться, линейно, женские – концентрически. На эту тему, насколько мне известно, пока вообще никто не обращал серьезного внимания. Отсюда – засилье так называемой поп-генетики, вульгарных представлений о происхождении различных рас, племен и народов.

 

В истории почти нет случаев полного совпадения антропологической, расовой, языковой и культурной идентичности (за исключением изолированных этносов). Все большие группы популяций имеют композитный характер, в котором могут доминировать те или иные параметры «национального характера». Например, украинские мужчины по гаплогруппам ближе к русским, а украинские женщины – к полячкам. Русские и индусы – это почти родные братья, а их женщины не имеют между собой вообще ничего общего. Есть мнение, что древнее население Западной Европы (R1b) говорило на агглютинативном, прототюркском языке, но потом «аризировалось» под влиянием вторгшихся туда с Востока кельтов. При этом до сих пор не совсем понятно, где и как вообще зародилось индоевропейское наречие «прото-скифов» (и их потомков в лице иранцев и ведийских ариев). У меня есть гипотеза (пока еще довольно сырая) о происхождении прото-индоевропейского языка на базе слияния прото-тюркского наречия антропологических предков прото-скифов с флективным языком прото-семитов («двоюродных братьев» древнейшего, доарийского населения Европы).

 

При этом язык не всегда напрямую связан с культом. Например, дравидские жрецы используют санскрит для отправления доарийских ритуалов, священный язык мусульман-исмаилитов – персидский, маги Амазонии вполне себе колдуют на языке римских понтификов, и т.д. При этом уровень современных знаний дает возможность распутывать самые сложные клубки «идентификационных нитей», выявляя не только культурную, но и более фундаментальную наследственность.

 

У Вас много исследований о сакральном Азии и Индии. Но весьма любопытны Ваши изыскания проязыкового мышления предков кроманьонцев, трансформировавшегося в ритуал. Можно об этом поподробней?

 

Членораздельная речь является высшим этапом развития второсигнальных способностей гоминина, подобно тому, как кроманьонец является эволюционной вершиной собственно биологического вида гоминин. Обобщая, можно сказать, что зачатками второсигнальных механизмов, в виде развитого имитативного рефлекса, обладают все высшие приматы. Именно развитие этого рефлекса, обретающего все более специализированное значение в регулярном поведении особи, ведет к прогрессирующей сапиентизации вида. По всей видимости, эргастеры уже использовали второсигнальные навыки в своих социальных практиках, но, разумеется, еще не в формате членораздельной речи. Скорее, тут можно говорить об особых моделях второсигнального (знакового) поведения на основе инструментализируемых механизмов т.н. неадекватных реакций (т.е. действий, разрушающих идентичность видового архетипа). Можно себе представить условную шкалу второсигнального развития от шимпанзе до кроманьонца, где сапиентизация идет параллельно с развитием речи. В таком смысле все вышеперечисленные архантропы были существами второсигнальными, но никого из них нельзя назвать существом говорящим в современном смысле понятия членораздельной речи, связанной не с механической поведенческой и звуковой имитацией, а наличием образного мышления и интеллектуальной реакции на символы.

 

В связи с этим возникает большой вопрос: до какой степени можно считать говорящим существом самого раннего кроманьонца? Чисто «человеческая» внешность, даже при вполне развитой гортани, еще не является показателем второсигнальной разумности (вспомним о маугли, принципиально необучаемых речи, если этого не произошло в течении первых лет жизни). Мы полагаем, что докроманьонские архантропы находились на стадии доречевой второсигнальности, воспроизводившейся через формы особого, ритуализованного поведения (т.е. за порогом поведения регулярного, инстинктивно-рефлекторного), которое мы технически определяем как «магическое» (сверхъестественное, не вписывающееся в законы чисто биологической эволюции вида).

 

Такое магическое поведение, восходящее у всех архантропов к имитативным особенностям эргастера, получило в разных популяциях древнего парачеловека специфические форматы, выражавшиеся в мимике, жестах и голосовых модуляциях. Свой код магического поведения, надо полагать, имели и ранние кроманьонцы (неоантропы), которые, расселяясь по планете, контактировали с другими гомининами (неандертальцами, денисовцами и т.д.). При этом неоантроп, обладая эволюционно повышенной имитативностью, был способен технически воспроизводить (в целях борьбы за место под солнцем) магию различных популяций архантропов, тогда как последние, в силу их второсигнальной «недоразвитости», имели к магической практике неоантропа крайне ограниченный доступ.

 

Неоантроп, расселяясь по планете, контактировал с локальными архантропными популяциями, одновременно усиливая собственную магию за счет магии последних. Это привело к последующей диверсификации магической природы самого неоантропа, в соответствии с теми или иными адаптированными и переформатированными параметрами второсигнальных практик архантропов, включая предречевую (фонемы, мимика, жесты, «ритуалы»). Кроме того, физические скрещивания неоантропов с архантропами (что тоже имело место) способствовали, с одной стороны, большей предрасположенности неоантропа к усвоению приемов древней магии архантропа, с другой – деформациям в магических программах самих неоантропов.

 

Таким образом, к моменту появления у человека членораздельной речи (около 30-40 тысяч лет назад) на планете обитало несколько разделенных между собой в результате глобального расселения популяций неоантропов, практиковавших разные формы синкретической нео-архантропной магии. Отсюда, речевые различия имеют под собой глубокий магический фон, резонирующий с различной антропологической наследственностью и, соответственно, «неконвертируемыми» поведенческими паттернами. Отсюда же исходят подчас комплиментарные и сложно-сочетаемые формы общественной морали, не сводимые исключительно к общественному сознанию, но уходящие в корневую систему различных базисных (магических) моделей социального поведения. Мы полагаем, что разделение языков на примордиальные кластеры связано с магической наследственностью, включающей в себя не только синтаксические начала, но и прагматические, то есть не только принципы формального моделирования второсигнального сообщения, но и психологию первосигнальных реакций на соответствующие образные раздражители. Фигурально выражаясь, одно и то же заклинание, сопровождаемое разными жестами, дает разные результаты, и наоборот. Таким образом, для постижения полной картины актуального антропокосмоса, требуется принять во внимание параметры как биологической, так и культурной наследственности – т.е. перво- и второсигнальной эволюции человека, при всей магичности нераздельности-неслиянности ее парадоксальных аспектов.

 

К началу неолитической революции непосредственное влияние архантропов (в силу их физического вымирания как подвидов гомо сапиенса) на развитие современного человека (гомо сапиенс сапиенс) практически прекратилось. Однако, неоантроп продолжал пользоваться элементами древней парачеловеческой магии, включающей в себя психологическое и, что более существенно, нейрофизиологическое отождествление с «совершенномудрыми древности» как архетипическими фигурами священного ритуала. Только ритуалы эти служили уже не сапиентизации, а напротив – десапиентизации гомо сапиенса сапиенса. Вероятно, именно с этого момента началось обратное уменьшение черепной коробки кроманьонца, продолжавшееся вплоть до конца 19 столетия. И только сейчас учеными зафиксировано ее новое среднестатистическое увеличение у отдельных популяций гомо сапиенса сапиенса. Является ли это случайной флуктуацией или устойчивой тенденцией – покажет будущее.