Ай-да Бартанг: Капли доброты

У спортивного туризма много граней, и одна из них – встречи с местными жителями. Особенно интересны они в глухих, труднодоступных районах, где народ не избалован многолюдьем и частыми контактами, где ещё в разной степени сохраняются остатки старинных национальных обычаев, культур. В тех пространствах, где господствуют каменные дома, широкие дороги и телевизор, они нещадно выкорчеваны бульдозером меркантильности, безликости, социального расслоения. Все расчёсаны под одну гребёнку.

 

Для людей из глубинки каждая встреча с новым человеком - событие, событие это и для туриста. По-разному они относятся к нам, бродягам, но в основном – по законам гостеприимства, основы которых заложены в древности. Много раз такие встречи вызывали прилив теплоты не только к собеседнику, а и в целом к региону, его людям. В некоторых случаях и комок к горлу подкатывал. Такие встречи врезаются в память на всю жизнь.

 

Центр сурового Памира. Непроходимые обрывы и осыпи в верховьях реки Мургаб, резко континентальный климат, отсутствие топлива и даже подходящей почвы для выращивания сельхозкультур не дают возможности людям жить на его берегах. Встретить здесь можно только геологов да нашего брата, бродягу-туриста. И то очень редко, даже не каждый год проходит здесь группа. Но когда река скатилась ниже, поменяла название с Мургаба на Бартанг, она стала милосерднее к людям. Горы всё ещё царапают небо, но на берегах уже появляются дашты - ровные клочки земли и на них маленькие кишлаки. Правда, люди здесь живут на пределе возможностей. Нет ни электричества, ни связи, ни дорог, чтобы завозить, например, продукты. Полная изоляция. Очень остро стоит вопрос с топливом. Кроме дров топить нечем, а корявые деревца да кусты на Памире растут очень медленно. За столетия вблизи от кишлаков всё вырубили, и иногда за охапкой дров приходится идти 5 – 10, а то и больше, трудных горных километров, нести их на собственных плечах. А без дров – смерть: зимой прижимает до - 50° С. Европеец сбежал бы отсюда немедленно, но памирцы не представляют себе жизни без этих суровых гор. Они для них – дороже всего, они – их Родина.

 

На первый свой ночлег в «людных» местах остановились возле левобережного кишлака Нисур. Сквозь кипарисы просвечивались домики, фруктовые деревья. У воды – радующий глаз лужок с мягкой зелёной травкой, от которой уже отвыкли, ручеёк с кристальной водой. Привлекла и бесхозная коряжка у ручейка, с помощью которой мы хотели сварить кашу да чай.

 

Подошёл мужчина, видимо, шугнанец по национальности. Шугнанцы - аборигены Памира, которых ещё можно встретить в труднодоступных уголках гор. Выражение лица серьёзное, ни разу не улыбнулся. Мы готовы были к любому приёму. Возможно даже, что он пришёл прогнать нас отсюда. Поприветствовали друг друга словами, без рукопожатий.

 

Молчим, улыбаемся - ждём, что скажет хозяин. Но мужчина молчит, по-прежнему выглядит сурово.

Через минуту указал на коряжку и сказал: - Ето бэры.

 

Вот оно что! «Бесхозная» дровина, оказывается, частная собственность, стоит на строгом учёте и подарена нам без всяких просьб. Возможно, он и поговорил бы с нами, но вряд ли его запас русского языка позволял это сделать. Мрачный, нелюдимый на вид человек оказался добрым и щедрым. Коряжка рубилась плохо, зато горела отлично - долго, жарким пламенем. Это была арча – памирский можжевельник. Растёт медленно, не один век, вырастает до размера небольшого дерева. Древесина обильно пропитана смолой и очень долго не гниёт.

Скоро мы расселись на траве вокруг своего пластикового дастархана и заметили, что подходит ещё один гость. Неужели хочет отведать нашей каши? Угостим с удовольствием. Но гость оказался… юной красавицей-горянкой, которая принесла нам тазик с абрикосами! Причём слово «красавица» - не литературный штамп, а крик души. Возраст - в самом начале женского расцвета, на глаз европейца лет 17 – 18. Но так как восточные женщины созревают рано, значит, ещё моложе. Тонкий стан, милое лицо, чёрные волосы, чрезвычайно скромна. А уж суровости, которая исходила от мужчины, не было и следа. Скромная улыбка не сходила с лица, хотя было видно, что сильно волнуется. Для неё это большое событие. Вероятнее всего, первый раз в жизни выступает в роли посла от всего кишлака! И одежда на ней праздничная, яркая – девушка все светится, трудно отвести глаза. Молча поставила тазик в центр «стола», отошла на несколько шагов назад и остановилась, потупив глаза. Каждому хотелось ей что-то сказать, но что? Пытались вспомнить свои отрывочные знания о пресловутых восточных законах.

 

Можно ли женщине разговаривать с незнакомыми мужчинами?

Можно ли ей что-либо подарить?

Не хотелось говорить банальности. И в этой растерянности не спросили даже, как девушку зовут.

 

А она всё стояла и улыбалась. Кто-то сообразил: надо же отдать тазик! А он хорош. Медный, как у нас говорят, а на самом деле латунный, цвета золота. По форме и рисункам на тонких стенках видно, что тазик необычный. Похоже, индийский, и, судя по износу, наверняка старинный.

 

Такой приём в маленьком бедном кишлаке произвёл на каждого из нас очень сильное впечатление. Вроде и небогатые подарки, но как же они трогали! Ведь мы для них – случайно попавшие сюда люди, пролетающие мимо пылинки. Нет надежд, что ещё когда-либо встретимся и мы отплатим им добром. Это не просто гостеприимство и щедрость, это что-то очень-очень человеческое, большая душевная теплота, взаимовыручка на генном уровне, без которой здесь просто нельзя выжить. Сегодня помог я – завтра помогут мне. Эти подарки подсознательно внесли свой вклад в наше уважение ко всему памирскому народу.

 

Как только отдали тазик, девушка пошла домой. Мы проследили, в какой двор, и снарядили туда делегацию. Снабдили её, чем смогли – две банки тушёнки, пёстрый ситцевый мешочек (тара, популярная у туристов) гречки, пачка чая «3 слона». Тушёнку подбирали с нестёртыми этикетками. Вряд ли здесь сохранилась древняя религия шугнанцев - зороастризм, позволяющая есть мясо любых копытных, в том числе и свинину. Видимо, ислам пришёл и сюда, поэтому выбирали говяжью. Послов приняли хорошо, но с суровыми лицами. Пустые, хотя и вежливые слова здесь пока не прижились, наносное, что ветер приносит и уносит, не ценится. Женщин при разговоре не было, значит, обычаи исламские. Можно сказать, что разговор не получился, но причина тому уважительная – языковая. Хоть и пригласили хозяева местного толмача, однако и его было трудно понять. А мы в таджикском языке темнее ночи. Но всё-таки встреча была тёплой. Просветлённые лица, рукопожатия, короткие проводы за калитку. Теперь у нас есть на Памире незнакомые друзья. Именно на Памире, а не только в кишлаке Нисур. Верим, что так бы нас встретили в любом другом кишлаке.

 

Это было на той же памирской реке Бартанг, только ближе к её устью. Доплыли, наконец, до настоящей цивилизации - большого кишлака с двумя названиями – Бартанг или Сипондж, который ещё недавно был районным центром. Сюда по берегу реки Бартанг проложена хорошая дорога, есть магазины, школа и всё остальное, что нужно для райцентра. Сам кишлак расположен на правом берегу, а на левом - равнинка, поросшая редкими кустами и деревьями, нечто вроде городского парка. Берега Бартанга здесь соединены романтическим подвесным мостом.

 

В этом «парке» мы и остановились на ночлег. Народ здесь более цивилизованный, меньше скован древними догматами, и к нам сразу же примчалась стайка пацанов и даже девчонок в возрасте от 3 до 15 лет. Сперва стояли кучкой и о чём-то шептались, как крестьянские дети у Некрасова. Но надолго спокойствия им, конечно, не хватило – стали бегать, играть, не приближаясь к нам. Первые минут 5 все по очереди, в том числе и мелкота, по многу раз кричали «Здравствуйте!» - это им было приятно - но дистанцию не сокращали. Хотя мы приглашали подойти поближе, заводили разговоры. Ходят ли в школу, ловится ли рыба в реке. Наш главный рыбак Миша Трембицкий достал свои коробочки с рыболовными принадлежностями и раздал по крючку. Спокойные, милые дети совершенно нам не мешали. Под их беготню ставили лагерь, варили обед. Дров в виде высохших кустарников здесь было сколько угодно, и они были явно бесхозные, ничьи.

 

Внезапно дети пропали, хотя было ещё совсем светло. Но вскоре несколько старших появились снова и пошли прямо к нам. Передний прижимал к груди что-то круглое и молча протянул его. Это был таджикский хлеб, который по сути своей является лепёшкой. Лепёшкой его все и называют.

 

Как всегда, подарок растрогал. Во-первых, оказался совершенно неожиданным: ну ушли детки, и ладно, свидание закончилось. Во-вторых, чтобы сделать нам приятное, дети не поленились подумать, составили план своих действий. Хотя есть подозрение, что сделано это по подсказке взрослых. Но это тоже нормально, традиции так и должны передаваться. Третья причина банальна - две недели мы грызли сухари, а тут - свежий хлеб, да какой! Настоящий таджикский! Говорят, что каждый, кто попробовал его хотя бы раз, влюбляется на всю жизнь. И помнят дарившего его. Пекут лепешки в тандырах – глиняных печах с вертикальной осью, отапливаемых дровами. На горячие стенки лепят тесто в форме лепёшек.

 

История возникновения такого хлебопечения уходит в глубь веков. Тандыр существует в странах Средней Азии и Ближнего Востока уже несколько тысячелетий. Сейчас, наряду с простейшими, делают красивые изящные тандыры, настоящие произведения искусств, как яйца Фаберже. Говорят, что шашлыки и другие виды мяса, запечённые в тандыре, изумительно вкусны.

 

В некоторых домах наряду с тандырами хлеб выпекают на плоских круглых камнях, называемых «тава таш». Такой хлеб не имеет корок, он очень пышный, пористый и мягкий, как вата. Камень тава таш – разновидность песчаника. На тюркских языках это название означает «сковородный камень»

 

И тут Миша не выдержал, отдал детям своё самое дорогое – все коробочки с крючками, грузилами, лесками… «В Гродно куплю другие». Разорвав лепёшку на 8 равных частей, мы с наслаждением запивали её чаем.

 

Ай-да Бартанг! От первого твоего кишлака до последнего живут здесь такие хорошие люди.