Марсианский пейзаж

На плато поднялся по верблюжьим следам. Там, наверху, в волнистом каменном море просматривалось что-то вроде тропы. Заметить ей признаки можно было только в отдельных точках: там примят песок, через 10 метров неестественно лежит камень, ещё через 20 на плите какие-то пятна. Больше всего помогала интуиция, а генеральное направление указывал компас. Ходили здесь, видимо, только звери, потому что не было и намёка на неразделимый с современным человеком мусор.

 

Среди каменных россыпей, к моему удивлению, было довольно много растительности – незнакомые полусухие травы, кустики, в основном колючие. Для верблюда – изобилие, но наш белорусский скот скончался бы от голода.

Дневная жара перестала мучить, можно спокойно любоваться окружающей красотой. Ширина плато полкилометра, слева и справа его ограждают высокие вертикальные стенки. Хаотически разбросаны каменные глыбы самых разных размеров, кое-где торчат живописные скальные островки,

 

Пора бы уже и возвращаться, но магнит любопытства сильнее благоразумия. Опять пошли споры с самим собой. «Поворачивай! Свежий урок не пошёл впрок?» «Ладно, дойду до во-он того места и поверну».

 

Но взлетевшая из-под ног стайка кекликов заставили забыть обо всём. Эти горные куропатки, как и наши, ведут себя очень неосторожно. Подпускают близко, отлетают на совсем малые расстояния. Не понимают, глупые, что этим разжигают в человеке инстинкт хищника. Завёлся и я. Подкрадывался, затаивался, бегал, прыгал по камням, как молодой козлик. Несколько раз стрелял, но промахивался. Полчаса промелькнули, как одна минута. Интересное всё-таки занятие – охота!

После беготни за кекликами начало темнеть, и горы ещё сильнее стали дышать таинственностью. Открывающаяся панорама неудержимо тянула к концу седловины. Почти побежал, хотя вокруг было много достойного внимания. Придерживался правой стены, изрезанной щелями и осыпями. Сверху иногда раздавались незнакомые звуки, похожие на свист. Решил, что это подают голоса сурки, но не стал терять время на их выслеживание.

И вот я у пропасти. Только успел глубоко вздохнуть от восторга, как надо мною со скалы сорвалось что-то живое и стало падать почти отвесно. Распустив крылья, падающий комок превратился в большую птицу и скрылся за каменным изломом.

 

Улар! Я увидел тебя, улар!

Ещё в детстве, читая о горах и их обитателях, почему-то обратил особое внимание на эту птицу, и в своих фантазиях окружил её ореолом таинственности, легендарности. Первым толчком к этому послужило само название птицы – улар - звучное, загадочное. Даже повзрослев и отбросив детскую наивность, был уверен, что никогда не увижу его. И не только потому, что живёт он в самых труднодоступных уголках высоких гор, но и потому, что он – моя личная легенда, а легенды обычно нематериалистичны. И вдруг моя легенда падает прямо с неба! Улар не просто показал себя, пусть на мгновенье, но и продемонстрировал самую характерную, самую яркую свою черту. Орнитолог Потапов в книге «Неведомый Памир» раздел об уларах назвал «Пикирующие в бездну». Можно ли сказать ярче? Теперь стало понятно, кто посвистывал над моей головой, чьи перья, лунки в песке, кучки помёта встречались на плато.

 

 

Этих крупных птиц отряда куриных, достигающих веса 3,5 кг, иногда называют горными индейками. Летают они очень плохо. В полёте не машут своими короткими жёсткими крыльями, а, несутся, как истребитель, теряя на километре 200 – 300 метров высоты. Лететь вверх не способны, не могут и взлететь с ровного места. Поэтому улар может жить только среди скал, только рядом со спасительным обрывом. Крылья свои использует считанные секунды в сутки – когда утром спускается вниз (до 500 м) на кормёжку. И, естественно, при угрозе нападения на него. Все остальные передвижения, в том числе и вечерний подъём к гнезду, – пешком, как обычный домашний индюк. Зимой иногда пасётся среди стада архаров или козерогов, которые вытаптывают снег и облегчают этим доступ к корму.

 

Улар – перспективная птица для одомашнивания: большая, вкусная, всеядная, неприхотливая, быстро становится ручной. Об этом давно говорят и пишут, но воз пока на месте. Хотя в киргизских дворах с давних пор можно увидеть уларов, пасущихся со своими давно привыкшими к человеку родственниками.

Но даже такая интересная встреча не смогла затмить собой эмоции от сказочного пейзажа. Я стоял над глубокой пропастью, а впереди на десятки километров просматривалась низина, окружённая далеко на горизонте высокими горами. Поражала цветовая гамма этого пространства. До этого мгновенья считал, что только буйная фантазия художников может земную твердь окрашивать в фиолетовый, синий и даже красный цвета. Похожее видел на картинах Рериха и Кента, но только похожее. Натура может быть ярче и необычнее даже самых буйных фантазий, самых высокохудожественных её отображений, и у меня перед глазами был тому пример.

 

Лунный пейзаж – нет, слабовато, – рериховский пейзаж, марсианский – подбирал я эпитеты к тому, что видел. Посчитал, что больше всего подходит определение МАРСИАНСКИЙ. И задал себе риторический вопрос: есть ли жизнь в этой громадной, раскалённой, безводной яме? Может да, а может и нет. Ведь даже здесь, наверху, солнечный ультрафиолет покрывает гранит коркой пустынного загара, а что уж говорить о том аду, где не видно ни одной точки зелёного оттенка? Что, нашим знакомым верблюдам это дом родной или только этап на длинной дороге к питьевой воде?

 

День, полный приключений, заканчивался яркими небесными красками вечерней зари, взятыми из фантастической палитры пустыни. Спину мою ещё освещали лучи узкого серпа почти севшего солнца, и под их сполохи быстро шагал я в сторону тёмной половины горизонта. Улары над головой уже не свистели.