По Памиру

Путевые записки (отрывок) Б. В. Станкевича.

(См. "Русск. Вестн.", август 1904 г.)

 

Восточный Памир

 

От Бор-Добинского рабата памирская дорога идет сперва правым берегом реки Кизыл Арта, а затем несколько раз перебрасывается с одного берега на другой. В нескольких сотнях шагов выше рабата мы миновали две юрты, в которых живут киргизские джигиты, обязанные следить за контрабандой, могущей идти из Китая по долине Маркан-Су через перевал Кизыл Арт. Несколько лет тому назад трое или четверо этих "таможенных джигитов" были зарезаны близ Бор Добы шайкой алайских киргизов. Говорят, в этом разбойничьем подвиге был замешан Кара-бек, приемный сын Датхи. Но, за недостатком особенно подавляющих улик, а отчасти из уважения к старушке Датхе, дело было замято. После того Кара-бек сумел зарекомендовать себя с хорошей стороны, и в 1900 г. я застал его в должности алайского "волостного". Осенью того же года, при обратном моем следовании с Памира через Алай, довелось мне сделать несколько наблюдений, которые заставляют меня усомниться в искренности Кара-бека. Он представляется мне ловко замаскированным, но заядлым и непримиримым врагом русских.

 

На протяжении 5-6 верст выше рабата долина Кизыл-Арта все еще довольно широка. Дорога здесь довольно отлога. В нескольких верстах от рабата, влево от дороги, на краю высокого утеса бросается в глаза огромная каменная глыба, представляющая разительное сходство с человеческой фигурой. Я был уверен, что с этой игрой природы связана какая-нибудь киргизская легенда; но Халмет, которого я начал расспрашивать при посредстве Куромшина, не мог дать [236] мне никаких объяснений. Долина постепенно съуживалась и обращалась в ущелье; подъем становился все более и более крутым. Разделанная дорога была уничтожена весенними потоками, которые бушевали здесь несколько дней тому назад -- как раз в то время, когда Круглов, Максютов и "отрядной джигит" спускались к Бор Добе, идя мне навстречу. Они натерпелись тогда в этих местах не мало бед при переправах в брод как через самую реку Кизыл-Арт, так и через боковые речки. Мостов здесь уже никаких, да в них и нет надобности: к счастью для чинов Памирского отряда, сезон бушеванья реки Кизыл Арт и ввергающихся в нее боковых потоков не продолжителен. Как зимой, так и летом, эти горные потоки, при всей быстроте течения, бывают совершенно безопасны по причине маловодья. Только весной они бушуют, но обычно не долго. Весна 1900 г., следовавшая за многоснежной зимой, представляла редкое для здешних мест исключение. Мне очень посчастливилось при моем подъеме на Кизыл Арт 2 июня: еще накануне вечером начался сильный мороз, который в течение ночи порядком осадил бушевавшие раньше горные потоки. При всем том с моим караваном было здесь небольшое приключение: при переходе через одну из боковых речек, впадающих в Кизыл Арт, лошадь, которая несла в ягтанах части магнитного теодолита, поскользнулась и упала. Воронежев, Круглов, Желтоухов, Максютов и "отрядной джигит" бросились к этой лошади и моментально отстегнули оба ягтана, чем спасли и драгоценный инструмент и жизнь несчастной лошади.

 

Верстах в 5 до высшей точки перевала я обогнал наших яков, которые полокли части юрты и дрова. Этот запас дров из арчи, нарубленных еще на северном склоне Алая, нужен мне был только для предположенного "сиденья" на Кизыл Арте: далее на Памире почти всюду можно найти "терескен" -- низкорослую колючку с корнем, похожим на редьку, и почти столь же твердым, как дерево. На Памире обычно топливом служат корни этого самого "терескена"; в исключительных случаях приходится довольствоваться, как горючим материалом, "тезеком", т. е. высохшими экскрементами животных. Нагнавши транспорт с дровами, Куромшин и Халмет захватили с собой на седла по нескольку поленьев. В одиннадцать часов утра мы трое были уже в верхней точке перевала, сделав от Бор-Добинского рабата около 20 верст по дороге и около 900 метров по вертикальному направлению вверх. Высота перевала Кизыл Арт над уровнем моря равна 4220 метрам. Куромшин зажег привезенные дрова, а Халмет принес в чайнике и маленьком котелке воды из ближайшего родника. Заварили чай и принялись за варку супа из привезенной на седле баранины. Через 30-40 минут после нас подтянулись и кутазы. Киргизы, их сопровождавшие, начали работать над установкой юрты. Караван, шедший медленно и задержанный [237] приключением с магнитным теодолитом, достиг места стоянки только во втором часу пополудни. "Супчик" Куромшина был готов. Мы вооружились деревянными солдатскими ложками и проглотили каждый по две или по три таких ложки драгоценной жидкости, смачивая ею черные сухари. После завтрака моя команда быстро довершила возведение юрты и палатки.

 

Так как я собирался просидеть на перевале трое суток для моих научных наблюдений, то лошадей и яков пришлось отправить назад в Бор Добу -- на подножный корм: седловина перевала была покрыта в ту пору глубоким снегом.

 

Перевал Кизыл Арт, при его четырехверстной высоте над морем, все же лишь брешь в сравнительно невысокой гряде, связующей две части могучего Заалайского хребта, в котором не мало найдется вершин с высотою в шесть верст и более. Часть главного хребта, лежащая к востоку от Кизыл Арта, называется Муз Даг Тау, т. е. "Снежные горы". Пики Кизыл Агын и Кауфмана, из которых последний высится на 6 3/4 верст, находятся в западной части главного хребта. Заалайский хребет считается северной каймой Памира. В общем он значительно выше Алайского хребта, но отнюдь не превосходит высотой остальных исполинских горных групп северного Памира, как-то: групп, обрамляющих озеро Кара Куль с запада и востока и не имеющих особых названий, группы Муз Кол, группы Мус Таг Ата. Эти могучие горные группы отделены от хребта Заалайского и одна от другой очень высокими над морем "долинами", составляющими, так сказать, "rez de chanssee" Памира. Таковы долины рек Маркан Су и Кара Джилги, поднятые над морем более чем на 4000 метров; такова впадина озера Кара Куля, высота которой над морем равна 3,950 метрам. Вообразим вертикальный разрез участка Бор Доба -- Кизыл Арт -- Кара Куль, сделанный по дороге. На протяжении около 20 верст между Бор Добой и Кизыл Артом вертикальный подъем составляет 920 метров; между Кизыл Артом и Кара Кулем, при расстоянии около 40 верст, вертикальное падение равно всего лишь 270 метрам. Прибавлю к этому, что связь между западным участком Заалайского хребта и горной группой, господствующей над Кара Кулем с запада, -- очень тесная. С другой стороны и Муз Даг Тау отделен от группы, находящейся к востоку от Кара Куля, только узкой щелью -- долиной реки Маркан Су. В виду этих деталей строения памирского "нагорья" -- от выражения "плоскогорья" я в данном случае решительно отказываюсь -- мне представляется правильным рассматривать северный склон Заалайского хребта, как уступ, которым памирское нагорье обрывается на гораздо менее возвышенное нагорье алайское.

 

Горные породы, из которых состоят массивы Заалайского хребта, содержат медь в виде малахита, "пропитывающего", как выражаются минералоги, эти породы. В смежности с Кизыл Артом часто встречаются огромные утесы, [238] окрашенные малахитом в зеленый цвет. На дне некоторых боковых потоков, ввергающихся в реку Кизыл Арт, залегают сплошные россыпи зеленой гальки. Эти потоки представляются, особливо издали и сверху, несущими зеленую воду. В высшей степени оригинально выглядывает впадение этих зеленых потоков в красную реку Кизыл Арт. Этой игрой цветов мне довелось полюбоваться только на обратном пути с Памира, под осень, когда склоны Кизыл Арта были свободны от снега и льда, а речки и потоки -- маловодны. 2 июня, когда я впервые поднимался на перевал, северный склон его представлял сплошную снежно-ледяную массу, кое-где разорванную провалами, в которых бурлила мутная, неопределенного цвета, вода.

 

На седловине Кизыл Арта приютился киргизский "гумбез", т. е. могила. Это -- куча камней, из-под которых торчат рога "аргали", дикого барана, находимого только на Памире. К концам рогов привязаны бунчуки из ячьих хвостов и разноцветные тряпочки. Такие остатки фетишизма у каракиргизов неоднократно вызывали взрывы негодования моего бравого Куромшина, истого мусульманина. "Ваше в-ие", обращался, бывало, он ко мне, когда мы проезжали мимо гумбеза, "глупая орда кладет махану (Падаль.) на свои могилы!" Вообще памирские каракиргизы -- плохие мусульмане, хотя и считаются таковыми. До этих добродушных и ленивых сынов холодной горной пустыни почти не доходит агитация воинствующего ислама. И рай-то памирских кочевников, помещаемый их верованиями на снежной вершине Муз Таг Ата, -- холодный, ничего общего не имеющий со знойным раем Магомета. В сущности памирский киргиз, по своим верованиям и мировоззрению, недалеко ушел от язычника монгола из глухих дебрей пустыни Гоби. Само собой понятно, что я строго приказал Куромшику не проявлять каких-либо знаков неуважения к гумбезу, находившемуся в нескольких десятках шагов от нашей юрты во время стоянки на Кизыл Арте; строго воспретил ему и какие-либо религиозные диспуты с Халметом.

 

Во время моего пребывания на Кизыл Арте погода была холодная: почти сплошь стояли морозы; особенно сильно морозило по ночам, когда небо очищалось от облаков. Утром 3 июня мороз доходил до 9°; в самой юрте было тогда 1 1/2° мороза. При всем том, солнце жарило около полудня очень сильно; 4 июня мне удалось, при абсолютно безоблачном небе, произвести длинный ряд актинометрических наблюдений; около полудня "инсоляция" оказалась громадной; солнечные лучи приносили к месту наблюдения, поднятому на 4 версты над уровнем моря, количество теплоты на 30%, большее против максимального количества тепла, которое приносится солнечными лучами к земной поверхности в Одессе; между тем температура воздуха на Кизыл Арте [239] в полдень 4 июня была ниже нуля. Много тепла проливает солнышко на снежные макушки горных великанов; но зато много тепла и излучают эти макушки через окружающий их разреженный воздух в холодное междузвездное пространство. Баланс между приходом тепла от солнца и расходом его чрез лучеиспускание сводится для человека и вообще для всего живого в гораздо более выгодном смысле на низменностях, чем на горах.

 

Холодно бывало мне при работе магнитным теодолитом на Кизыл Арте... Мало помогали тут валенки, полушубок и теплая шапка. Морозы то были, в сущности, пустяковые; но ветер! Трудно по нашим русским ветрам судить о памирском ветре, особенно о ветре, который рвется сквозь брешь заоблачного горного гребня, через седловину перевала! Ветер комкал беспощадно нашу юрту; то один, то другой, бок ее вдавливался внутрь, как у резинового мячика, ударяющегося в стену: ее гибкий, сочлененный кутазьими жилами, остов ходил ходуном и скрипел, словно стонал. Только тяжелый балласт из огромных камней не давал ветру смести юрту с перевала.

 

Несмотря на эти, казалось бы, очень неблагоприятные условия, я чувствовал себя здоровым и бодрым. Великое дело -- сухость и чистота воздуха. Испытывал я только некоторое раздражение кожи на лице и на руках, без малейшего впрочем лихорадочного состояния. Сон был все время хороший. Разве только, бывало, иной раз среди ночи неистовый порыв ветра задерет подол юрты и засыплет тебе лицо снегом. Вскочишь, оботрешься, наскоро придавишь треплющуюся кошму откатившимся под напором ветра камнем и моментально засыпаешь опять, как убитый... Точно также и вся моя команда чувствовала себя прекрасно. Лихорадочные припадки у Воронежева хотя и повторились, но были уже заметно слабее, чем раньше. 4 июня конюх Халмета привез нам из Бор-Добы на яке свежезарезанного барана и большой "турсук" (Мех из козлиной шкуры.) кумысу. Сам Халмет, которого я усердно угощал чаем с кристалликами лимонной кислоты, выглядывал веселым и довольным. Он ночевал в палатке вместе с Годобаем. Я же располагался на ночлег под юртой, вместе с моими пятью казаками. Воронежев, Куромшин и Желтоухов успели ко мне привыкнуть; мое присутствие их уже не стесняло и не мешало их веселому настроению, которое само собой передавалось и новым их товарищам, присоединившимся к нам в Бор Добе. Ложась на кошмах под юртой, мы бывало с четверть часа пошутим и посмеемся, прежде чем заснуть богатырским сном. Обычным поводом для шуток служили воспоминания о разных комических выходках Годовая и Халмета, представителей "орды". Не раз завязывался "на сон грядущий" и серьезный разговор, начинавшийся с какого [240] нибудь обращенного ко мне вопроса любознательного Воронежева. "А правда ли это, ваше в-ие, что фитьмаршал Гурко вместе с солдатиками на снегу спал?" "А взаправду это у нас бают, будто Скобелев под суд пошел за то, что англичанку по нехорошему выругал?" По поводу подобных вопросов, расскажешь, бывало, казакам кое-что кратко, но внушительно, про дорогих русскому сердцу покойников -- фельдмаршала Гурко и "Белого Генерала". Не менее любил Воронежев затрогивать и темы, касающиеся физики и космографии. Не мало кратких популярных лекций пришлось мне прочесть в ответ на его вопросы о магнитах, об электричестве, о "падающих" звездах и т. д. Такие беседы сделались для нас обычным "предисловием ко сну" на наших памирских ночлегах. Смышленость и любознательность моих слушателей служили мне не малым поощрением. А как ценили казаки мои рассказы и разъяснения!

 

Однообразие нашего сиденья на Кизыл Арте было однажды: нарушено появлением невдалеке от места нашей стоянки, большого стада "кииков", т. е. диких горных коз. Мы бросились их обходить, но неудачно.

 

5 июня я решил сняться с Кизыл Арта. Утром были пригнаны из Бор Добы наши лошади и Арчат-булакские яки. Я рассчитался с хозяевами этих последних и заставил их везти юрту обратно в Ак Басагу. Мой караван пошел к озеру Кара-Кулю.

 

Спустившись с крутого, но невысокого, в каких-нибудь 100-150 метров по вертикали, уступа, каковым является южный скат Кизыл Арта, памирская дорога тянется затем вдоль по высокой долине, которая разворачивается наконец, в обширную котловину озера Кара-Куля. Эта долина, магистральное направление которой на румб SSE, разделяет две горные группы, отличающиеся огромной высотой входящих в их состав пиков. Большинство этих пиков под вечным снегом, хотя высота "снеговой линии" близка здесь к 5 верстам над уровнем моря. Вершины такой высоты, как, например, кавказский Эльбрус, встречаются здесь зауряд. Высота над морем самой долины, разделяющей обе горные группы, от 4000 до 4100 метров, т. е. без малого 4 версты. Долина эта представляет ряд чашевидных углублений, отделенных одно от другого невысокими перевальчиками. Одно из них имеет выход к востоку -- в виде долины реки Маркан-Су, текущей в Кашгарию вдоль узкого разрыва между хребтом Муз-Даг-Тау и исполинской горной группой, лежащей южнее. В следующей ендове приютилось озеро, названное на карте северного Памира именем Кок-Куль. Амин Халмет утверждает однако же, что это озеро киргизы называют Кизыл-Куль. Дно всех этих чашевидных углублений усыпано местами мелко раздробленной, галькой, местами песком, иногда очень мелким. Кое-где песок имеет слегка зеленоватую окраску. Растительности здесь никакой. Это -- угрюмая горная пустыня. Вид этих [241] ендовищ, дно которых высится на 4 версты над морем, очень характерен для восточного Памира. Спустившись с Кизыл Арта к югу, вы попадаете в настоящую памирскую обстановку и можете сразу составить себе точное представление об общем виде тех однообразных декораций, с которыми будет встречаться ваш взор на всей восточной части "Крыши мира". Стары памирские великаны, рассыпающиеся тысячелетиями в песок!

 

5 июня 1900 г. я застал долину, ведущую от Кизыл Арта к Кара Кулю, совершенно свободной от снежного покрова. Мы расстались со снегом и холодами через какие нибудь три четверти часа после того, как покинули седловину Кизыл Арта. В 8 часов утра, перед выступлением в поход с Кизыл Арта, я измерил температуру воздуха. Было около 3° мороза. Не прошло и часа времени, как мы спустились в ендову, лежащую непосредственно под уступом северного склона перевала. Я остановился, достал из вьюков все необходимые приспособления и выполнил измерение температуры воздуха и песка. В воздухе -- под искусственной тенью "термометрической защиты" -- оказалось 8° тепла. Поверхность же песка оказалась нагретой до +25°! "Инсоляция" была, повидимому, очень сильна: все мы подверглись в этот день жестокому загару.

 

Ветер до полудня был довольно слабый. В это утро мне довелось любоваться множеством небольших песчаных смерчей; эти пыльные вихри, обусловленные сильным нагреванием песка солнечными лучами и возникающими оттого восходящими потоками воздуха, казалось, степенно прогуливались по пустынным ендовам, которыми пролегал наш путь. При сильных ветрах, которые иногда низвергаются в эти песчаные ендовы со снежных громад Кауфмана и Кизыл Агына, здесь бывает нечто похожее на самум Сахары. Я наткнулся на это явление на обратном пути с Памира. Порядком мы тогда натерпелись от этого памирского самума! Воздух был, так сказать, насыщен песком; мало того, в нем были взвешены и бешено крутились под влиянием вихрей маленькие кусочки гальки, причинявшие поранения кожи на лице и на руках... Ужасною представляется будущность, конечно столь же отдаленная от нас, как и прошедшие геологические эпохи, этой древней горной страны, если в ее судьбу не вмешается какой-нибудь новый, неожиданный, стихийный фактор -- кроме сглаживающих до сей поры ее неровности воды и ветра... Предоставленное лишь этим двум медленно, но неуклонно нивелирующим его факторам, восточно-памирское нагорье должно со временем обратиться уже в настоящую песчаную пустыню, но только в пустыню ужасную, перед которой сама Сахара будет, пожалуй, казаться раем: это будет ровная песчаная площадь, поднятая на 5 верст над уровнем моря; это будет пустыня, где ко всем ужасам низменной пустыни присоединится еще сильное разрежение воздуха... [242]

 

На предпоследней перед Кара-Кулем, самой маленькой ендове приютилась одинокая могила солдатика, умершего от разрыва сердца несколько лет тому назад, во время следования одного из эшелонов на пост Памирский. Грустно выглядывает эта могила среди мрачной горной пустыни. У эшелонов, идущих на Памир, или обратно, установился добрый обычай делать небольшую остановку у могилы. При этом хор из солдатиков православного исповедания исполняет над могилой пение молитвы "со святыми упокой...". По поводу этой солдатской могилы приходится отметить один странный и прискорбный факт. Памирские кочевники, которых никоим образом нельзя назвать религиозными фанатиками, уничтожили крест над могилкой солдатика и продолжают уничтожать его каждый раз, когда он восстановляется усердием чинов Памирского отряда. Единственное объяснение, которое я могу дать столь странному поведению добрых, вообще говоря, памирских каракиргизов, заключается в нижеследующей догадке: не выражают ли в этой форме кочевники своего протеста против легкомысленного отношения некоторых путешественников к киргизским "гумбезам"? Дело в том, что для украшения своих могил каракиргизы стараются подбирать по возможности такие камни, на которых имеются отпечатки допотопных раковин и растений. Очевидно каракиргиз придает особое значение этим изображениям на камнях, сделанным не рукою человека. Некоторые путешественники по Средней Азии позволяли себе рыться в кучах камней, лежащих на киргизских "гумбезах", так как это -- легкий и скорый способ делать находки для палеонтологических коллекций... Вот что я могу сказать в данном случае в защиту памирского киргиза. Повторяю, я считаю его плохим мусульманином, не фанатиком и дружелюбно настроенным по отношению к русским. Несколько иначе представляется мне киргиз алайский. Он много бойче памирского, развитее; так как он ближе к Фергане с ее заядлым, фанатическим, мусульманским населением, то его коснулась пропаганда воинствующего ислама и антирусская агитация, свившая себе прочное гнездо в пределах бывшего коканского ханства... Правда, и алаец не очень-то тверд в коране; так он преисправно ест кабанятину, благо на северных склонах Алая кабан водится в изобилии. Но среди алайских киргизов можно встретить не редко фанатических врагов русских. В той многотысячной шайке, которая собралась в мае 1898 г. под зеленым знаменем Андижанского "ишана" и совершила предательское нападение на горсть спавших русских солдат, добрая половина была представлена алайскими киргизами.

 

Из ендовы, в которой находится могила солдатика, мы перевалили через невысокую грядку в последнюю перед Кара Кулем ендову. Но ее дну несется быстрый поток, берущий начало в оконечности глетчера, который спускается со лежащих к востоку горных громад. Этот поток [243] прорывает себе через южную стену чашевидного углубления, в которое мы вступили, узкий выход в котловину озера Кара Куля. Памирская дорога пересекает поток с правого берега на левый, поднимается затем на гребень каменистой гряды и отлого спускается к урочищу Кара Арт Такыр, как называется северовосточное побережье Кара Куля.

 

Пользуясь чудной водой помянутого потока и присутствием там и сям около него "терескена", я велел сделать привал на его берегу и сварить чай. Только что успели люди набрать терескену и разложить огонь, как на перевальчике со стороны Кара Куля показался караван, сопровождаемый несколькими верховыми киргизами. Киргизы сказали нам, что вьюки принадлежат начальнику памирского отряда, который отправил их вперед с ночлега в Кара-кульском рабате и должен вскоре их нагнать. Я велел Куромшину держать чай наготове, а сам поскакал на встречу начальнику отряда. Спустившись в котловину Кара Куля и проскакав по совершенно гладкой пустынной площади версты три, я встретил кавалькаду, состоявшую из дамы, двух офицеров и нескольких джигитов. Дама сидела по-мужски на прекрасном, резвом иноходце. Мы остановились. Я отрекомендовался даме и ее спутникам. Надежда Иеронимовна Аносова, супруга начальника отряда, -- первая, сколько мне известно, русская женщина, побывавшая на Памире, притом не только на посту Памирском, но даже и в отдаленном Хороге. Претерпев тяжелую зимовку на Хорогском посту, Надежда Иеронимовна стремилась теперь к родным в Ташкент. Ее муж, генерального штаба капитан Николай Степанович Аносов, провожал ее до границы Памира -- до Бор Добы. Далее, до Оша, вызвался ее конвоировать подъесаул Леонтий Адрианович Овчинников -- второй из спутников встреченной мною дамы. Добрейший Леонтий Адрианович, идеалист, каких мало, перезимовал на посту Памирском несколько раз, что представляет большую редкость. Он пользовался общим уважением и любовью всех "памирцев", состав которых не раз успел сполна перемениться за время "памирского сиденья" почтенного офицера. Присоединившись к кавалькаде, я поехал назад. Мы подвигались крупной рысью, оживленно болтая. За перевальчиком нас ожидал готовый чай. Просидели мы однакоже за чаем не более часа: моим новым знакомым надо было торопиться, чтобы перевалить через Кызыл Арт засветло. Расставаясь с ними, я им уступил того джигита, который присоединился ко мне в Бор Добе. Потом я узнал, что с джигитом случилось в этот самый день несчастье: он лишился своего чудного коня. Дело было так. Переваливши через гребень Кизыл Арта, мои новые знакомцы стали спускаться по северному склону. Уже надвигались сумерки, когда они подошли к месту, где надлежало переехать реку Кизыл Арт. После теплого дня река разбушевалась. Мой джигит [244] сделал попытку найти переезд. Но, только что он вогнал коня в поток, как его начало кувыркать вместе с лошадью. Лошадь так и погибла в бурной реке, а сам джигит, весь избитый о камни, чуть живой выполз на берег. Путникам пришлось расположиться на ночлег тут же, на. берегу, под открытым небом. Ранним утром 6 июня, благодаря бывшему ночью морозу, удалось им переехать реку и спуститься благополучно в Бор Добу.

 

Я заночевал с 5 на 6 мая под открытым небом, так как ночлег в сыром каземате Кара-Кульского рабата представлялся мне мало приятным. Мы разостлали наши кошмы: в нескольких сотнях шагов от озера, на северовосточном его берегу. Из киргизского "аиля", который виднелся вдали, на нижней части склона восточной группы гор, удалось Халмету добыть для нас двух баранов.

 

Озеро Кара Куль имеет круглую форму. Его диаметр равен 18-20 верстам. С севера и с юга в озеро врезалось по длинному мысу из невысоких зубчатых утесов. Высота его уровня над морем 3950 метров. Берега представляют местами невысокие обрывчики, местами же, особенно на северовосточной стороне, едва заметным уклоном сходят к воде "на нет". Самое плато, на котором находится озеро, имеет лишь очень слабый подъем к окружающим его почти замкнутым кольцом высоким горам. Плато представляет, следовательно, почти горизонтальное дно огромного котла, поперечник которого имеет длину от 25 до 30 верст. Озеро лежит ближе к западным и югозападным "стенкам" котла. "Стенки" представлены, как уже замечено выше, почти замкнутым кольцом гор, покрытых вечным снегом. Этот высокий барьер является значительно пониженным в своей северной и южной части: здесь горное кольцо замыкается хребтинами, высящимися над озером всего на несколько сот метров. Через перевалы этих хребтиков входит в котловину Кара Куля и выходит из нее памирская дорога. Почва Кара Кульского плато состоит местами из лёсса. Эта почва была бы плодородна, будь плато не столь высоко поднято над уровнем моря. Высокое положение над морем делает его почти пустыней. Только по берегам речек, текущих в озеро с окружающих его снежных великанов, встречается кое-где жиденькая травка. На сухих местах попадается изредка один терескен -- колючка, годная лишь на топливо. 5 июня я застал уже весну в долине Кара Куля: снега не было нигде на дне котловины; озеро было свободно от льда; только кое-где у берегов попадались еще небольшие ледяные пласты; травка уже пробивалась близ речек, и ее было достаточно для неприхотливых коней моего каравана. В долине Кара Куля много солончаков; многие из речек, текущих в озеро, несут соленую и слегка горьковатую воду. Не все речки, низвергающиеся с гор, дотекают до озера, особенно на восточной [245] стороне, где путь их до плато длиннее: многие из них оканчиваются небольшими стоячими лагунами, а то и просто топями. Эти топи из тестообразной массы обладают иногда очень предательскими свойствами. 6 июня, во время предпринятой мною рекогносцировки восточного побережья Кара Куля, я въехал в небольшую блюдцеобразную котловинку, дно которой казалось твердым, и с разбега увязил по брюхо своего маштака. Уперевшись ногами в седло, я сделал большой прыжок и попал на прочное место. Лошадь же едва выкарабкалась из тестообразной массы при помощи двух следовавших за мной казаков, которым пришлось при этом выполнить трудный маневр с целью прикрепления к седлу завязнувшей лошади арканов.

 

Вода Кара Куля заметно горько-соленая и для питья не годится. Я видел на Кара Куля гусей, которые показались мне в зрительную трубу не отличающимися ничем особенным от наших диких гусей. Были тут и "атайки" -- рыжеватые утки, гораздо более крупные, чем наши кряквы. Чайки реяли над озером во множестве. Все эти пернатые не подпускали однако же на выстрел, и наши охотничьи маневры 5 и 6 июня были совершенно бесплодны. Такая, по охотничьему выражению, "строгость" кара-кульской дичи объясняется, конечно, близостью памирского "большака": за последние годы -- с тех пор, как возник Памирский отряд -- всякая дичь подвергается по соседству с "большаком" частому обстреливанию. В более глухих частях Памира, как например, около озера Зор Куль, дичь далеко не столь опытна. Крик кара кульских птиц -- какой-то особенный: унылый, жалобный. Эти унылые звуки вполне гармонируют с мрачным видом озера и его окрестностей. Не даром и прозвано оно Кара Куль -- "Черное озеро". Юговосточный берег Кара Куля довольно высок и обрывист. Он представляет множество оврагов с отвесными боками, оврагов, лучеобразно расходящихся от озера. В боках этих оврагов роют себе норы лисицы, которых здесь много, и которые очевидно питаются водяной птицей. Киргизы, кочующие близ Кара Куля, любят украшать лисьими хвостами рукоятки своих ногаек.

 

Ночью с 5 на 6 июня у Кара Куля был небольшой мороз. Несмотря на это, мы спали под открытым небом очень хорошо -- благодаря полному затишью. 6 июля мы выступили в путь до рассвета: караван, под предводительством Круглова, пошел прямо по дороге на Муз Кол; я предпринял, в сопровождении Воронежева и Куромшина, осмотр, восточного и юговосточного побережья Кара Куля, а затем нагнал караван.

 

Пересекаемая памирской дорогой южная гряда Кара Кульского котла имеет ширину в несколько верст. Памирская дорога долго поднимается на нее по очень отлогому северному ее скату; затем, перевалив через седловину и спустившись [246] на несколько десятков метров по вертикали, дорога тянется по дну длинной, но узкой ендовы; высота ее дна над уровнем моря около 4200 метров; по обеим сторонам тянутся высокие гребни. Протянувшись несколько верст по дну этой высокой угрюмой долины, дорога переваливает через вторую седловину и спускается в долину Муз Кол. В помянутой высокой ендове находится киргизский "гумбез". Тут же мы видели множество валявшихся на земле свежих скелетов аргали -- последствие массового падежа этих животных. Аргали -- могучий дикий баран, населяющий среднеазиатские нагорья. Это животное впервые описано знаменитым Марка Поло. Сила и выносливость аргали поразительны. Животное, ростом со среднего нашего теленка, носит громоздкий и тяжелый головной убор. Рога матерого аргали, изогнутые, как и у домашнего барана, весят около 1 1/2 пуда вместе. Расстояние по прямой линии между концами рогов доходит до 1 1/2 аршина. При таком головном уборе животное скачет с неимоверной быстротой по неприступным кручам и делает огромные прыжки через широкие расселины, а равно и с высоких утесов вниз. И это на высотах над уровнем моря, где воздух вдвое реже, чем, скажем, в Европейской России. Охота на аргали представляет огромные трудности. Надо быть киргизом, чтобы быть в состоянии их преодолеть. Киргиз, ленивый на всякую культурную работу, готов ради охотничьих похождений на какие угодно труды и лишения. Охота на аргали рассматривается однако же и среди киргизов, как подвиг. Зима 1899-1900 г.г. была на редкость суровой во всей Средней Азии. Старые киргизы утверждали, что другой такой зимы не было на их памяти. Зима эта отличалась не только силой морозов, но и многоснежностью, что особенно редкостно для сухого климата "Крыши мира". Обычно зимний снежный покров бывает на Памире столь тонок, что не только дикое население нагорья, как аграли и киики, но и домашняя скотина каракиргизов легко добывает себе траву из-под снега. Памирские киргизы никогда не запасают сена на зиму. Только на северных склонах Алая практикуется сенокос, но и то в миниатюрных размерах. Зимой 1899-1900 г.г. памирские и алайские кочевники потеряли чуть ли не половину своего скота. Даже дикие животные, киики и аргали, погибали в эту зиму массами. Вот почему летом 1900 г. можно было видеть почти всюду на Памире множество останков этих животных. Преимущественно же эти останки встречались в высоких ендовах, вообще в местах сравнительно закрытых, куда несчастные животные скучивались, ища защиты, от страшных буранов. Такую-то именно юдоль смерти представляла из себя и ендова на южной Кара-Кульской гряде, ендова, которую я проезжал 6 июня. Здесь я нагнал и перегнал свой караван.

 

Когда я спускался с последнего перевальчика в долину реки Муз Кол, моим глазам представилось совершенна [247] неожиданное зрелище: верст на 6 или на 7 в длину и почти во всю ширину своего плоского дна -- а ширина эта около версты -- долина была покрыта слоем льда, оказавшимся при ближайшем рассмотрении очень толстым.

 

Река Муз Кол образуется из слияния многих речек и ручьев, сбегающих с северных склонов могучей горной группы, лежащей между Кара Кулем и Мургабом. Центральная часть этой группы представляет обширную область вечного снега; отдельные ее великаны несомненно не уступают, а может быть и превосходят по высоте главные вершины Заалайского хребта. В этой снежной пустыне, высящейся на 6000-7000, а может быть и больше, метров над морем, никогда не бывала нога даже киргиза-охотника за аргали. Мы знаем кое-что лишь о сравнительно невысоких отрогах этой колоссальной горной группы. К числу таких отрогов принадлежит хребет, пересекаемый памирской дорогой через седловину его Ак Байталь. Высота только этой седловины над уровнем моря равна 4650 метрам, что близко к высоте макушки Монблана! Эту горную группу каракиргизы называют тем же именем, как и бегущую с нее к северу реку, т. е. именем Муз Кол. Конечно, это название в применении к горам не точно: ведь киргизское слово "кол", выговаримое иногда также и "куль", означает котловину, или долину, а затем и озеро. Тут более подходило бы имя и Муз Таг. Но, делать нечего, удержим за гигантской горной группой ее, хотя и не точное туземное название. Северные склоны гор Муз Кол представляют обращенный вогнутостью к северу амфитеатр. С этого амфитеатра скатываются бесчисленные потоки, образующие реку Муз Кол. Долина реки идет сначала прямо на север, между отрогами помянутого горного амфитеатра. Выйдя из амфитеатра, река Муз Кол принимает в себя справа приток Кизыл Джиик, подкатывается под южную Кара Кульскую гряду и загибает вдоль гряды на северозапад. Около 43° долготы от Пулкова река Муз Кол поворачивает, опять на север, прорывает гряду и впадает в озеро Кара Куль. Таким образом долину Муз Кол можно рассматривать, как одно из узких разветвлений Кара Кульского котла. Если идти вверх по только что помянутому притоку реки Муз Кол, по реке Кизыл Джиик, можно попасть на перевал Кизыл Джиик, высота которого над морем около 4700 метров. Перевал лежит на самой границе нашей с Китаем. Через него пролегает один из путей, которыми китайские войска совершали в былое время, свои вторжения на Памир. Этим же путем пользовались исстари и китайские купцы для торговых сношений с Бухарой: мимо южного берега Кара Куля можно, через ряд хотя и высоких, но доступных в летнее время, перевалов проникнуть в Дарваз -- восточную область Бухары, занимающую северозападные склоны памирского нагорья. Другой путь из Китая в Дарваз идет ущельем Маркан Су, а затем [248] опять-таки мимо южной оконечности Кара Куля. Кстати сказать, слово "дарваз" означает "ворота".

 

Спустившись с перевальчика южной Кара-Кульcкой гряды, памирская порога пересекает русло реки Муз Кол с правого берега на левый несколько ниже места слияния Муз Кола с Кизыл Джииком. Далее дорога идет вверх по Муз Колу левым берегом. На самой дороге, в нескольких верстах выше впадения Кизил Джиика, над левым берегом реки Муз Кол возвышается каменный рабат, недавно сооруженный инженер-полковником Мощинским. Высота этого места над морем 4100 метров. Дорога подходит к рабату с севера по довольно широкому карнизу, возвышающемуся на 10-15 метров над ложем реки и вьющемуся по склонам горных отрогов Муз-Кольской группы. 6 июня ложе реки было покрыто льдом почти во всю ширину и на протяжении 6-7 верст в длину. Это громадное ледяное поле начиналось в полуверсте выше рабата и оканчивалось несколькими верстами ниже впадения Кизыл Джиика в Муз Кол. Лед имел местами толщину в 2 метра и более. Кое-где ледяной слой лежал на тальковом ложе широкой реки, разбитой на целую сеть протоков. В других местах лед висел на некоторой, хотя и небольшой высоте над почвой и водой протоков. Многочисленные трещины и сдвиги частей ледяного поля облегчали мне оценку его толщины. Растрескивание и оседание льда происходило на моих глазах. Когда, приближаясь к рабату в сопровождении двух казаков, я ехал рысью по помянутому выше широкому карнизу, на наших глазах рухнул пласт льда площадью, по крайней мере, в полдесятины. Раздавшийся при этом грохот был не слабее, чем грохот от залпа батареи береговых орудий. Паление ледяного пласта сопровождалось чувствительным сотрясением почвы. Наши лошади, несмотря на утомление от длинного и тяжелого перехода, взвились на дыбы. Проезжая эту местность на обратном пути в Ош уже под осень, я застал здесь пласты льда в 1 1/2 метра толщиною, покрывавшие в общем площадь немногим разве только меньшую, чем как это было в начале июня. Между тем, во время моего обратного проезда, должно было, судя по бывшим тогда в этой местности ночным морозам, начаться утолщение льда к зиме. Таким образом, можно думать, что лед близ Муз-Кольского рабата, если и не вечный, то, по крайней мере, многолетний. Эта местность вполне оправдывает свое название: "Муз Кол" значит "Ледяная долина". Любопытно, что обрамляющие "Ледяную долину" отроги Муз-Кольской горной группы лишены вечного снега.. Кроме того, надо заметить еще следующее: от рабата до глетчеров Муз-Кольской горной группы должно быть расстояние не менее 15 верст. Ледяное поле кончалось примерно в полуверсте выше рабата; выше, на протяжении слишком 15 верст, ложе реки Муз Кол было свободно от льда, если не считать, конечно, тонких ледяных пленок, которые [249] образовывались ночью и исчезали днем. Таким образом, лед нижней части Муз-Кольской долины не приходится никоим образом рассматривать, как оконечность какого-нибудь глетчера. Вероятно, это многолетний лед, образующийся от замерзания воды, которая скопляется в широкой и ничтожно наклоненной к горизонту части долины: выше, где нет льда, русло Муз Кола значительно круче.

 

Протянувшись верст 12 от рабата левым берегом реки Муз Кол, памирская дорога перекидывается на правый ее берег и поднимается на гребень восточной стены Муз-Кольского амфитеатра, к перевалу Ак Байталь. То место Муз-Кольской долины, от которого начинается подъем к перевалу, избирается обычно для ночлега, а иногда и для дневки воинскими эшелонами, двигающимися по памирской дороге: что место защищено от ветров; вода в реке Муз Кол -- очень хорошая. Здесь постоянно лежат две разобранные юрты, составляющие собственность Памирского отряда. Приходя сюда на стоянку, солдатики расставляют эти юрты; снимаясь для продолжения похода, они снова их разбирают и складывают. Одну из этих юрт я велел втащить на перевал Ак Байталь, на котором мы просидели ради моих научных исследований трое суток. Затем она была свезена на свое место. В долине Муз Кол была уже в начале июня жиденькая травка. Здесь паслись лошади моего каравана во время моего пребывания на Ак Байтале.

 

Перевал Ак Байталь, поднятый на 4650 метров над морем, немногим только уступающий в высоте вершине Монблана, есть седловина хребта, который представляет сравнительно невысокий отрог Муз-Кольской горной группы. Хребет состоит из древних горных пород: это преимущественно порфиры, кристаллические сланцы и лавы. Встречаются здесь в большом количестве образчики лавы, окрашенной в розовый цвет благодаря перекиси марганца; попадается железо в виде кристалликов гематита.

 

Название "Ак Байталь", что значит "Белая Кобыла", находится в связи с киргизской легендой о древнем титане "батыре", имевшем белую кобылу. Своей белой мастью легендарная "Кобыла" обязана без сомнения вечному снегу, который покрывает пики хребта, смежные с перевалом. Седловина перевала, несмотря на высоту почти равную высоте Монблана, во второй половине лета освобождается от снежного покрова на 5-6 недель. В начале июня я застал еще снег на северном склоне перевала. Южный склон уже был свободен от снега и, вследствие сильных южных ветров, совершенно сух. По временам южный ветер достигал силы бури и гнал через седловину перевала песчаные смерчи. По ночам бывали изрядные морозы; днем, при низкой все же температуре воздуха, инсоляция была громадная; солнечные лучи жестоко обжигали кожу; сильные южные сухие ветры, приносившие с собой в большом количестве пыль, еще более усиливали болезненное состояние кожи. Мое [250] лицо и руки распухли и потрескались; в немного разве меньшей степени страдали от этого и мои казаки-оренбуржцы. Нам пришлось отказаться от умывания надолго и смягчать кожу вазелином с небольшой примесью борной кислоты.

 

С северного склона перевала Ак Байталь бежит речка того же наименования. Она впадает в Мургаб близ поста Памирского. Дорога на этот пост идет с перевала все время по ущелью речки. Пост Памирский расположен на правом берегу Ак Су -- Мургаба, в версте ниже впадения в эту могучую реку речки Ак Байталь. Выше устья Ак. Байталя река называется Ак Су, т. е. "Белая вода"; ниже впадения Ак Байталя та же река именуется Мургабом, т. е. "Гусиной рекой". Этот Мургаб, памирский, не должно смешивать с другим Мургабом, орошающим один из уголков Закаспийского края. Памирский Мургаб, называемый ниже устья Танымаса Бартангом, сливается под бывшей афганской, а ныне бухарской, крепостцой Калай Вамаром с другой большой горной рекой -- Пянджем. Слившиеся здесь могучие реки получают в общем русле имя Пянджа, а затем, еще ниже, -- имя Аму Дарьи. Несмотря на предпочтение, оказанное таким образом туземным населением Пянджу перед Бартангом, с географической точки зрения правильнее считать настоящим верховьем Аму Дарьи верхнее течение Бартанга-Мургаба, т. е. реку Ак Су, а Пяндж рассматривать, как приток Бартанга.

 

Небольшое каменистое и пустынное плато, на котором расположен пост Памирский, поднято на 3660 метров над уровнем моря. Это "орлиное гнездо" доблестного памирского отряда на несколько сот метров выше снежных глав известной всему свету швейцарской красавицы -- Dent du Midi. Над высоким плато, приютившим пост, со всех сторон господствуют снежные вершины памирских исполинов. На, востоке виднеется седая глава самого Муз Таг Ата -- "Отца снежных гор", подпирающая каракиргизский рай. Мрачно, неприветливо, выглядывают все эти старые великаны. Серовато-желтый колорит горной пустыни вас прямо таки угнетает.

 

Плато обрывается к долине Мургаба почти отвесным уступом в 10-12 метров высоты. Мургаб течет здесь по сравнительно отлогому руслу, широк и глубок. Между рекой и обрывом плато тянется довольно широкая лента, своеобразного памирского луга. Этот местами болотистый, усеянный кочками, луг покрыт редкой, суховатой и жесткой: травой, которая тем не менее видимо питательна для неприхотливых киргизских коней, овец и яков. На мургабском, как и на других подобных ему памирских "лугах", много солончаков. Горькие соли этих солончаков превосходно действуют на пищеварение памирских травоядных. Туземные лошади быстро оправляются на мургабском лугу после самого сильного истощения. Оригинальный Мургабский луг -- единственный оазис близ Памирского поста. [251] На каменистом плато, приютившем пост, а также на нижних ярусах гор, растет кое-где лишь терескен, идущий на топливо. Да и эта колючка, которая сжигается на посту в количестве около 20000 пудов ежегодно, заметно стала исчезать в окружности. Для памирского отряда начинает возникать грозный "терескенный вопрос"... Все попытки развести близ Памирского поста огород окончились неудачею. Мало того: пробовали сажать здесь хвою северного Ала -- арчу, и та не принимается!

 

Суров здешний климат: зимой морозы доходят нередко до 40°. Я пробыл на посту Памирском с 11 по 16 июня включительно и почти каждый день наблюдал снежный буран. Правда, эти снежные вихри бывали очень непродолжительны, и набросанный ими на землю снег быстро исчезал -- частью таял, частью непосредственно испарялся под действием сухих и сильных ветров. Но все же почти ежедневное выпадение снега в средине июня (старого стиля)! Это достаточно характеризует неприветливость здешнего климата. Но еще хуже, на мой, по крайней мере, личный вкус, эти постоянные песчаные бураны, которые заставляют вас глотать пыль, дышать пылью, и которые свирепствуют на Мургабском плато не только летом, но иногда и зимой -- вследствие тонкости снежного покрова. Для обитателя Европейской России, конечно, покажется странным, что при сорокаградусных морозах может быть, скажем, в феврале месяце, только жиденький снежный покров. Но на "Крыше мира" это именно так и есть. Здешние ветры обусловливают быстрое испарение снега даже при сильных морозах. Да и выпадает его здесь, благодаря сухости климата Средней Азии, не много. Будь на Памире такой же снежный покров, какой бывает в Европейской России, -- там не могло бы существовать ничего живого.

 

Не роскошны, далеко не роскошны жилища поста Памирского... Холодно бывает зимой в этих глинобитных мазанках; мало помогают против холода и войлоки, и железные печки, питаемые терескеном. Затхл бывает воздух в этих крошечных комнатах, потолок которых можно достать рукой. Летом-то еще благодать: можно жить в юртах, расставляемых на обширном дворе поста. Но зима! Тяжело достается она нашим туркестанским орлам, свившим гнездо над роскошной Индией...

 

Нижние чины Памирского отряда сменяются ежегодно. Обычно и офицеры командируются на Памир на годовой срок. Бывали однакоже случаи, что офицеры оставались добровольно и на большие сроки. Тягота зимовки на посту Памирском усугубляется тем, что среди зимы иногда на целые месяцы прекращается получение корреспонденции из Оша. В самые суровые зимние месяцы редкий джигит-киргиз отважится пуститься в путь через памирские перевалы.

 

Летом Памир несколько оживляется. Тут на посты приходят из Оша сменные эшелоны. Отслужившие свой срок [252] линейцы и казаки уходят обратно в Фергану. Изредка появляются караваны ферганских и китайских торгашей. Заглядывают иногда и путешественники -- русские и иностранцы -- кто с учеными целями, а кто и просто в качестве спортсмена "альпиниста". Нее это, разумеется, очень оживляет чинов памирского отряда. Наконец, летом они могут развлекаться охотой и рыбной ловлей. Между прочим в Мургабе у поста Памирского ловятся своеобразные довольно крупные рыбы двух различных пород. Мне довелось попробовать жаркого, очень недурного на вкус, из одного из этих сортов мургабской рыбы. Про другую мургабскую рыбу рассказывают, что она имеет какие-то ядовитые органы, которые необходимо удалять перед варкой или жареньем этой рыбы. Рыбная ловля, или "рыбалка", как выражаются в Туркестане, -- любимое развлечение солдатиков, отбывающих "памирское сиденье" как на Мургабском посту, так и на некоторых других постах, занятых частями Памирского отряда. Курьезно, что здешние киргизы, будучи страстными охотниками за зверем и птицей, совершенно пренебрегают рыбной ловлей. Этим без сомнения объясняется ходившая в Туркестане до занятия Памира русскими молва, будто реки и озера этой горной области лишены рыбы. В последнее время обнаружено существование рыбы даже в Кара Куле..

 

Не одними только развлечениями вроде охоты стараются офицеры Памирского отряда поддерживать бодрость духа во вверенных их попечениям нижних чинах. Большое внимание обращают эти начальствующие лица на удовлетворение религиозных потребностей солдатиков, каковое осуществляется организацией хорового пения молитв. Перед обедом все православные солдатики, входящие в состав гарнизона того или другого поста, выстраиваются на дворе и поют хором: "Очи всех на тя, Господи, уповают..." Каждый вечер исполняют "Отче наш..." и "Спаси, Господи, люди твоя..." Накануне воскресений, двунадесятых праздников и Царских дней поются почти без пропусков молитвы и псалмы, составляющие содержание "всенощной". Эти общие молитвословия с пением производят самое благотворное действие на православных солдатиков. Мало того, входящие в состав отряда раскольники, католики, лютеране и магометане не только не тяготятся этим истовым общим молением православных своих сотоварищей, но и видимо сочувствуют ему, выслушивая священное пение с неподдельным благоговением.

 

В день моего прибытия в пост Памирский я застал там только одного офицера, в обществе которого и провел первые три дня. Это был поручик М. А. Наследов, доблестный туркестанец и очень милый собеседник. Затем к нам присоединился штабс-капитан В. Н. Трубченинов, приехавший с Хорогского поста. Этот беззаветно храбрый офицер, участник первых памирских походов, рубившийся с афганцами в известной схватке с ними Ионова, теперь уже -- покойник: он скончался от брюшного тифа в [253] Хороге в декабре 1900 г. На другой день по приезде В. Н. к нам прибыл его младший брат, поручик Н. Н. Трубченинов, любимец отряда, примерный товарищ и начальник, при всем том в высокой степени деликатный и скромный. Такие личности, как братья Трубчениновы, не могут оставаться без обаяния в глазах окружающих. 15 июня вернулся на пост Памирский начальник отряда, генерального штаба капитан Н. С. Аносов, которого я встретил при спуске к Кара Кулю.

 

Капитан Аносов назначен был в состав русскобухарской комиссии, которая должна была собраться в Хороге в конце июня 1900 г. Этой комиссии предстояло решить вопрос о размере податей, которыми можно было бы обложить в пользу Бухары таджицкое население западного Рошана, Шугнана и Вахана. Прямой путь с поста Памирского на пост Хорогский, идущий по долине реки Аличура, а затем по ущелью реки Гунта, имеет длину в 310 верст. В непроходимых в былое время частях Гунтского ущелья путь этот теперь искусственно разделан, и разделан очень недурно: это имеет важное значение в виду того, что Хорогский пост сообщается с Ферганой через пост Памирский. Проехать в Хорог этим путем Аносов мог бы в 4 дня. Но для него было важно явиться на заседания комиссии, имея точные сведения о степени зажиточности таджиков, населяющих дебри Рошана, особенно же ущелье Бартанга. Вследствие малодоступности этого ущелья, всякого рода сведения о нем были и скудны, и противоречивы. В виду этого Аносов решил использовать оставшиеся в его распоряжении почти две недели на то, чтобы пробраться в Хорог кружным путем, а, именно, через Рошан. Притом он поставил себе задачей пройти вдоль всего Бартангского ущелья. Такое путешествие обещало быть очень интересным. Аносов предложил мне принять участие в этой экспедиции. Я согласился без малейшего колебания, хотя принятое теперь мною решение и изменяло несколько мой первоначальный план кочеванья по Памиру. Произвести рекогносцировку Бартангского ущелья в отношении земного магнитизма представлялось мне очень заманчивым. Магнитный теодолит, которым я располагал, -- весьма портативен, и протащить его хотя бы на руках но карнизам Бартангского ущелья казалось предприятием исполнимым. К нам решили примкнуть для путешествия по Бартангу поручики М. А. Наследов и Н. Н. Трубченинов. 15 июня вечером было принято решение относительно экспедиции на Бартанг, а в течение следующего дня мы сделали все необходимые приготовления к задуманному трудному путешествию. Что путешествие должно было быть не менее трудным, чем интересным, насчет этого нас очень недвусмысленно предупреждал Рошанский "волостной", именитый таджик Саркиор, находившийся тогда на посту Памирском по делам службы. [254]

 

Саркиор -- типичный представитель рошанских таджиков, этих отважных и благородных горцев. Высокий, идеально сложенный, красивый лицом, гибкий, проворный, он очень напоминает красивейших представителей кавказских горцев. С первого взгляда на его фигуру без колебаний отнесешь его происхождение к арийскому корню. Благородство таджицкого типа особенно резко бросается в глаза, когда таджика видишь рядом с киргизом. В качестве "волостного", Саркиор был в Москве во время Св. Коронования Императора Николая II. Вернувшись в родные ущелья, он рассказывал землякам, что видел в Москве "одних только офицеров столько, сколько песчинок на дне Бартанга". Не менее, чем военное могущество Царя, поразила его воображение красота виденных им на коронационных торжествах женщин, а также то, что все эти сказочные красавицы ходят с открытыми лицами. Таджички, строго соблюдают обычай закрывать при мужчинах лица.

 

Саркиор был вызван на Пост Памирский в июне 1900 года для объяснений по поводу жалоб на совершенные будто бы им злоупотребления, жалоб, заявленных начальнику отряда капитану Аносову. Двое из жалобщиков были также на лицо на посту Памирском. Из их голословных обвинений и из столь же голословных оправданий Саркиора нельзя было вывести заключения, кто прав, кто виноват. Благодаря однакоже решению Аносова пройти вдоль всего Бартанга, представлялась теперь сама собой возможность произвести "дознание на месте". Решено было взять с собой в путь по Бартангу как Саркиора, так и двух жалобщиков.

 

В начале нашего путешествия "волостной" был в наших глазах под подозрением, и наше отношение к Саркиору было очень недоверчивым. "Волостной" с достоинством переносил эту опалу. Произведенное затем Аносовым "дознание на месте" убедило нас в невинности Саркиора. После того изменились, разумеется, и наши к нему отношения. Самые рассказы Саркиора о трудностях и опасностях пути по Бартангу, а равно и его заверения, что, идя этим путем, мы сильно запоздаем к сроку, назначенному для явки в Хорог на заседания русско-бухарской комисии, мы истолковывали вначале в смысле уловок, направленных к тому, чтобы отклонить Аносова от посещения Рошана и раскрытия предполагавшихся злоупотреблений "волостного". Вскоре однакоже мы убедились воочию в правдивости всех рассказов Саркиора.

 

И так 16 июня мы деятельно готовились в путь. Наши приготовления были на короткое время прерваны неожиданным событием -- появлением на посту нового лица, иностранца, производившего на первый взгляд странное впечатление. Перед нами был бойкий и энергичный юноша лет двадцати, одетый в "гороховый" пиджачек, при цветном галстухе.

 

"Вильгельм Фильхнер, поручик 1-го баварского [255] армейского пехотного полка", отрекомендовался на немецком языке вновь прибывший.

 

Он сделал 385 верст от Оша на купленном в этом городе маштаке, в сопровождении верхового проводника алайца, в 5 суток. С такой же стремительностью намерен он перевалить через какой-нибудь из проходов Гиндукуша в Индию, доскакать до ближайшей железнодорожной линии, прокатить по чугунке к берегу океана, сесть на пароход и вернуться в Германию. Этот подвиг докажет его находчивость и выносливость и увеличит шансы поручика на поступление в академию генерального штаба. Чем больше на долю Вильгельма Фильхнера выпадет приключений, тем лучше: ему надо обеспечить себе окончательную победу над сердцем хорошенькой немочки.

 

Все это залпом выговоренное признание человека, только что проскакавшего 80 верст в один перегон, произвело на нас в первый момент впечатление бреда сумасшедшего. Затем у всех явилось весьма извинительное при данных обстоятельствах подозрение, не кроется ли под "баварским поручиком" -- английский шпион. Все сомнения однакоже рассеялись, когда вновь прибывший показал свои бумаги, засвидетельствованные русским посольством в Берлине и провизированные туркестанским начальством. За обедом и за ужином Фильхнер завоевал себе симпатию всего общества Поста Памирского. За ужином состоялось форменное чествование этого несколько наивного, но бравого и энергичного юноши. Против смелого проекта баварского поручика перевалить через Гиндукуш в Индию офицерами было сделано несколько возражений. Главное затруднение при выполнении такого маршрута состояло бы в необходимости пересечь полоску афганской земли, заклиненную постановлением разграничительной комиссии 1894-1895 гг. между русским Памиром и Британской Индией. Вдоль этой полоски разбросаны афганские пикеты, а отношения Афганистана к России были в 1900 году очень недоверчивы, чтобы не сказать натянуты. Весной 1900 года произошло несколько пограничных "инцидентов". Так, между прочим, афганцы схватили русского отрядного джигита и переводчика Мансура, который переправился около Хорогского поста на афганский берег Пянджа в качестве парламентера для переговоров о возврате казачьих коней, переплывших на афганскую сторону. Мансур был отправлен в Кабул и брошен в тюрьму. Уже три месяца тянулись дипломатические сношения с Афганистаном по этому делу, а афганцы все не торопились освободить Мансура. Ухудшение отношений между соседями началось с 1899 г. Это ухудшение выразилось прежде всего в том, что правительство больного эмира Абдуррахмана запретило припянджским таджикам продавать русским лошадей, овец, муку и т. д., словом все, в чем особенно нуждаются гарнизоны русских постов, раскинутых по Памиру. Надо заметить, что русский берег [256] Пянджа представляет несравненно меньше оазисов, чем афганский; русские таджики -- бедняки по сравнению с афганскими. Получение нашими отрядами лошадей и разных жизненных продуктов из-за Пянджа, свободно практиковавшееся до 1899 г., представляло большой ресурс для этих отрядов в смысле экономии. Теперь гарнизоны памирских постов были поставлены в положение военного времени -- в необходимость получать муку и другие припасы исключительно из Ферганы. Все эти обстоятельства, особенно же приключение Мансура, были поставлены на вид Фильхнеру. Ему указывали на то, что с ним, Фильхнером, не взирая на чин поручика германской армии, афганцы легко могут обойтись невежливо. Хорошо, если он проскочит на британскую территорию не замеченным афганцами. Иначе ему грозит участь быть схваченным, а затем, смотря по настроению афганских властей, в худшем случае быть обезглавленным, а в лучшем случае протомиться несколько месяцев в каком-нибудь отвратительном клоповнике. Фильхнер упорствовал. Ему казалось невероятным, чтобы его осмелились казнить. Что же касается до заключения в клоповнике, то он утешал себя в виду этой возможности тем, что вовремя заключения напишет "книгу про Афганистан". Впрочем упорство Фильхнера за ужином 16 июня происходило отчасти от временного подъема духа под влиянием выпавшего на его долю чествования и под действием нескольких рюмок вина. На другой день его решимость форсировать "афганский буфер" поколебалась. За этим ужином 16 июня были между прочим выработаны и последние детали намеченного нами плана путешествия через Рошан. Выступление в поход назначено было на утро следующего же дня, дабы не терять дорогого времени. Все главнейшие приготовления были уже сделаны за день 16 июня, не смотря на некоторое отвлечение в сторону вследствие прибытия Фильхнера. Фильхнеру предложили примкнуть к нашей компании на один первый переход, до урочища Камар-Утек, ибо это было ему по дороге. Милый баварский поручик принял, предложение с видимым удовольствием.

 

Я распорядился со своей командой так. Обоих казаков, присоединившихся к моему каравану в Бор-Добе, и Желтоухова я оставил на Посту Памирском. Меня сопровождали теперь только Воронежев и Куромшин. Аносов взял с собой казака Епанешникова, заслуженно пользовавшегося репутацией лихого молодца, и несколько туземных джигитов. В числе последних был родной брат Мансура, томившегося теперь в афганском плену. Этот талантливый молодой таджик, подобно своему старшему брату Мансуру, в короткое время овладел русскою речью настолько, что мог служить хорошим переводчиком при сношениях чинов отряда с таджиками.

 

Мы решили начать путешествие на наемных киргизских лошадях и пользоваться ими до тех пор, пока будет [257] возможно, а затем, в дебрях Рошана, в случае надобности, продолжать путь пешком. Наше недоверие к показаниям Саркиора было причиной того, что я сделал немалую ошибку, взяв с собой двух казачьих лошадей, принадлежавших Воронежеву и Куромшину. Судя по отлогим профилям Восточного Памира, с которым до сих пор я только и успел познакомиться, я никак не соглашался верить словам Саркиора, что пробраться в летнюю пору по ущелью Бартанга с лошадью невозможно. На поверку, правда, вышло, что молодцы таджики таки ухитрились протащить моих лошадей вдоль всего Бартанга. Но каких усилий и опасностей это стоило!

 

Несмотря на недоверие к Саркиору, мы все же проявили достаточную осторожность по отношению к дорожному нашему багажу: он был облегчен до последней возможности. Единственным тяжелым предметом из нашего багажа был мой магнитный теодолит, весивший вместе с кожаным ящиком около 60 фунтов. Актинометры я оставил на Посту Памирском; взял с собой из метеорологических приборов только термометр и анероид. Мы решили не брать с собой палатки, а пользоваться юртами из киргизских кочевьев до тех пор, пока будет возможно. При путешествии по Бартангу мы заранее обрекали себя на ночлеги под открытым небом.

 

Ранним утром 17 июня, благодаря заботам памирского волостного Кокан-бека, на посту Памирском уже были в сборе лошади, взятые в наем из ближайших киргизских кочевьев. Как только общество путешественников, заспавшихся после ужина в честь баварского офицера, собралось к утреннему чаю, начальником отряда был отдан приказ седлать и вьючить. Быстро выполнили казаки и отрядные джигиты эту столь привычную операцию. Мы вышли на двор. Здесь был выстроен гарнизон поста. Начальник отряда произнес, прощаясь с линейцами и казаками, небольшую речь и передал начальствование штабс-капитану В. Н. Трубченинову.

 

Мы вскочили на седла и двинулись в путь -- вниз по долине Мургаба. Долина начала заметно суживаться. Вот -- какие-то развалины, и в стороне могила солдатика. Аносов поясняет Фильхнеру, что это -- место, где Ионов основал было впервые пост Памирский, ныне перенесенный на 7 верст восточнее, к устью Ак-Байталя.

 

Пройдя верст 15 правым берегом Мургаба, мы переправились в брод на левый его берег. Несмотря на огромную ширину русла в этом месте, брод все же -- глубокий, лошади замочены до холок. Против места нашей переправы на левом берегу оказалось многолюдное киргизское кочевье. Несколько юрт в этом аиле принадлежат волостному Кокан-беку, который сопровождал нас от поста Памирского. Кокан-бек пригласил нас на "плов", т. е. на вареную баранину с рисом. Плов запивался чаем, настоящим [258] чаем, который волостной держит в запасе ради знатных гостей. В пиршестве принимала участие также жена волостного, очень красивая краснощекая бабенка, что представляет большую редкость среди памирских и алайских киргизок, которые даже в возрасте 20 лет напоминают ведьм. Киргизки не считают для себя обязательным закрывать при мужчинах лица, и жена Кокан-бека показалась нам во всей красе, богато разряженная. Держа на коленях здорового грудного ребенка, она сидела вместе с нами на ковре перед одной из плоских деревянных чашек, в которых сервирован был плов, и аппетитно уплетала баранину, сверкая своими чудными зубами. Поручик Наследов, бойко говорящий по-киргизски, спросил волостного, как зовут его красавицу. Кокан-бек замялся, выскочил из юрты и вернулся через несколько минут с другим киргизом, которого подвел к поручику. Поручик повторил свой вопрос, обращаясь теперь к этому киргизу. Киргиз ответил: "Нар Гуль". Это и есть имя красавицы. Наследов знал это имя и проделал всю церемонию только для того, чтобы иллюстрировать перед новыми лицами одно из суеверий каракиргизов. Киргизские супруги не должны никогда произносить имени друг друга: по поверью киргизов, это могло бы накликать семейное несчастие.

 

"Нар Гуль" означает "верблюжий цветок". Такая, с нашей точки зрения, нелепая комбинация представляется номаду, напротив того, не только осмысленной, но и поэтичной. Не надо забывать того важного значения, которое имеет верблюд для кочевника. В данном случае эпитет "цветок", означающий красавицу, сопровождается эпитетом "верблюжий" потому, что красавица Нар-Гуль покинула утробу матери в время перекочевки, когда ее мать сидела на верблюде.

 

Киргизки вообще охотно принимают ухаживания наших солдатиков. Нар-Гуль в этом отношении одно из редких исключений. За ней пробовали ухаживать офицеры, но она осталась непобедимой.

 

Подкрепившись сытным завтраком, мы простились с Кокан-беком и, оставив "на зубок" упитанному киргизенку, покоившемуся на коленях Нар-Гуль, несколько золотых монет, сели на коней.

 

Мы покинули теперь долину Мургаба, обращающуюся несколько ниже в непроходимое местами ущелье, и перевалили через утюгообразную возвышенность, которая врезается в угол между Мургабом и его левым притоком Кара-Су, в долину этой последней реки. В одном из массивов этой возвышенности можно видеть значительную пещеру. Дальнейший наш путь пролегал по долине Кара-Су, что значит "Черная вода", -- сперва правым, а после левым берегом реки. То и дело приходилось перелезать через глубокие овраги, раскрывающиеся в долину. Для развлечения стреляли "на пари" из винтовок по суркам. На ночлег [259] остановились около 4 часов пополудни, пройдя всего только 33 версты от Поста Памирского. "Лиха беда оттолкнуться с места оседлости", оправдывал Аносов наш слишком малый переход, "а после-то мы наверстаем!"

 

Мы заночевали в двух юртах, привезенных из Муртабского аиля, в котором ели плов. Тотчас по прибытии на место ночлега я расставил при помощи Воронежева и Куромшина магнитный теодолит и произвел полный цикл измерений, позволивших мне впоследствии вычислить для данного пункта так называемые "элементы земного магнитизма", а именно "склонение", "наклонение" и "напряженность силы" земного магнитизма.

 

18 июня после утреннего чая двинулись далее вверх по Кара-Су. Вот и высокое каменистое плато, называемое урочищем Камар Утек. Здесь надлежало расстаться с баварским поручиком, которого удалось убедить радикально изменить маршрут. Был составлен сообща такой новый план для Фильхнера. От урочища Камар Утек он должен был взять на восток и идти вверх по ущелью Караулдын. Через перевал Сары Таш ему предстояло спуститься в долину Ак Су, а затем, идя вверх по речке Беику, правому притоку Ак Су, подняться на перевал Беик, расположенный на границе нашей с Китаем. Отсюда юный баварец должен был через ряд перевалов добраться до Британской Индии. Путь этот, конечно, длиннее того, который наметил себе Фильхнер ранее. Но новый маршрут имел за собой то существенное преимущество, что Фильхнер обходил теперь афганскую территорию и захватывал вместо того лишь небольшую часть китайского Канджута, где население относится к русским с уважением и дружелюбно. А было основание рассчитывать на то, что баварец, знавший несколько русских слов, сойдет у канджутцев за "Уруса". Аносов дал Фильхнеру одного из отрядных джигитов в качестве проводника, с тем однакоже условием, что Фильхнер будет пользоваться его услугами только до китайской границы. Далее отважный баварец предоставлялся самому себе.

 

Доехав до места, где надо было расстаться с Фильхнером, мы остановились. После прощальных приветствий баварец отделился от нашей группы и, сопровождаемый данным ему джигитом, поскакал по плато галопом, направляясь к отверстию ущелья Караулдын. Мы не трогались с места и глядели ему в след. Проскакав с версту, Фильхнер остановился, повернул к нам коня и сделал вверх три выстрела из револьвера. Это был его прощальный салют. Поручик Трубченинов ответил ему таким же салютом.

 

Простояв на месте до тех пор, пока Фильхнер не скрылся в ущелье, мы тронулись в дальнейший путь. Мы покинули долину Кара Су и начали подниматься на перевал Нейза Таш, который привел нас в долину Аличура. [260] Некоторое время ехали шагом, оживленно болтая. Разговор, само собой понятно, вертелся более около личности молодого баварца, стяжавшего себе общие симпатии.

 

Вернувшись через несколько месяцев в Ош, я узнал некоторые подробности о приключениях Фильхнера. До Бейка он добрался благополучно. В высшей точке этого перевала, как было условлено, данный ему джигит его покинул, чтобы не нарушать, в качестве лица оффициального -- чина Памирского отряда, -- китайской границы. Фильхнер спустился с перевала на китайскую сторону. Вскоре он был остановлен китайским патрулем. Китайцы отнеслись к нему недоверчиво. Они решили не пропускать Фильхнера в Индию и препроводили его в Кашгар под конвоем. Обращались с ним впрочем вежливо, по всем правилам китайского этикета. В Кашгаре конвойные сдали Фильхнера нашему консулу, достопочтенному г-ну Петровскому. Это было уже в самый разгар известных смут в восточном Китае. Характерно, что эти смуты не отразились на западных областях Небесной империи. Петровский продолжал во все время восточно-китайских неурядиц пользоваться незыблемым авторитетом в Кашгарии и смежных с нею китайских областях. Этот авторитет русского консула обеспечивал спокойствие во всем западном Китае.

 

В Кашгаре находились в описываемое время О. А. В., Л. И. Б. и некоторые другие лица, прибывшие туда для изучения наших торговых сношений с Кашгаром и для основания в этом западно-китайском центре отделения Русско-китайского банка. С членами этой экспедиции я познакомился в Оше в мае 1900 г. Экспедиция выступила в Кашгар на несколько дней раньше моей. Окончив свою миссию, кашгарская экспедиция выступила в конце июля в обратный путь к Ошу. С этой экспедицией Фильхнер благополучно вернулся в Ош и Андижан. Оттуда он поехал по железной дороге в Европейскую Россию, а затем и на родину.

 

Расставшись на плато Камар Утек с Фильхнером, Аносов и его спутники ехали впереди каравана шагом, направляясь к перевалу Нейза Таш. Скоро это мне надоело. Я отделился от товарищей и, сопровождаемый Куромшиным, уехал вперед крупной рысью с целью попытать охотничьего счастья. Отбиться от каравана и заблудиться я не рисковал, так как путь наш пролегал по высокой долине между двумя горными кряжами. Охотничье счастье на этот раз ко мне привалило. Выехав в повороте долины из-за угла правого кряжа, мы с Куромшиным заметили на крутом, чуть-чуть не отвесном, скате утесистого хребта большое стадо "кииков" -- крупных горных козлов. Животные, чрезвычайно чуткие и проворные, застигнуты нами врасплох и на очень невыгодной для них позиции. Наши маштаки, получив по хорошему удару [261] ногаек, несутся по направлению к стаду отчаянным карьером. Киики, которых мы застали при появлении нашем из-за угла утеса спускавшимися с кручи, на мгновение останавливаются, а затем поворачивают назад и карабкаются вверх по крутому склону. Но мы уже на краю оврага, отделяющего нас от кручи, -- на расстоянии каких-нибудь 200 шагов от стада. Спрыгиваем с разгоряченных бешеной скачкой коней и делаем, разгоряченные сами не менее их, по нескольку выстрелов из магазинок. Один из кийков отстает от стада и начинает ползти вниз. Остальные скрываются за гребнем. Подбитый киик, работая отчаянно ногами, задерживает свое падение и сползает медленно. Но вот он на краю уступа с вертикальным обрывом. Киик летит вниз кувырком. Через несколько секунд он лежит уже на дне каменистого оврага, отделяющего нас от кручи, представляя из себя мешок с раздробленными костями... Куромшин лезет вниз и после получасовых усилий втаскивает труп кийка на край оврага, на котором стою я, держа в поводу наших маштаков. Из жесткого до невозможности мяса этого козла мы устроили на ночлеге шашлык. Пока Куромшин доставал из оврага нашу добычу, из-за поворота долины показался наш караван. Товарищи поздравляли меня с редкостной охотничьей удачей.

 

Подъем на перевал Нейза Таш, как и на многие другие перевалы восточного Памира, -- очень отлогий. Достигнув высшей точки его седловины, мы повернули влево и поднялись на несколько сот шагов вверх по горному склону, господствующему над седловиной. Тут, около родника с чудной водой, сделан был привал и, благодаря растущему здесь кое-где терескену, организовано чаепитие. Родник прозывается "Урус Булак", т. е. "Русский Родник". Киргизы говорят, что около него прожил, ради отдыха, несколько дней русский путник, шедший в Китай. Это было, по их словам, очень и очень давно, может быть несколько сот лет тому назад. Не был ли этот путешественник -- Марко Поло? Известно, что отважный венецианец слыл среди киргизов и монголов за русского. В честь этого "уруса" киргизы и прозвали родник. Кочевники центральной Азии до сих пор склонны принимать всякого европейца за "уруса".

 

Невдалеке от перевала Нейза-Таш высится изолированная вершина, носящая то же самое имя. "Нейза-Таш" значит "Копье-Камень", или "Копье-Гора". Название в данном случае неудачное: гора имеет округленную макушку и далеко не крутые склоны.

 

На спуске с перевала Нейза-Таш мне опять "подвезло" в охотничьем отношении. Я забыл упомянуть, что наш караван сопровождали от Поста Памирского две собаки, обе афганской породы, одна -- борзая, другая -- нечто в роде гончей. Последняя носила далеко не цензурную кличку. [262] Каждый раз, когда я обгонял караван для охотничьих поисков, собаки за мной увязывались. Уроженки гористого Бадакшана (Афганская область, сопредельная с западным Памиром.), они не знали устали при беготне по высотам в течение целых дней. Обе собаки были свидетельницами того, как мы убили киика. С той поры они питали ко мне и к Куромшину особое уважение. Тем более пришлось мне впоследствии тужить о гибели одной из этих преданных моих спутниц, именно гончей: она сорвалась с карниза в Бартанг и была поглощена бешеной рекой. Теперь, спускаясь с Нейза Таша, я ускакал галопом вперед. Скакавшая впереди меня борзая "взяла" сурка, отбежавшего на несколько десятков шагов от норы и тщетно пытавшегося, при появлении всадника и собаки из-за утеса, достигнуть вовсю прыть своего убежища. Перейдя с галопа на рысь, я настигаю борзую, которая с остервенением катает сурка по земле, проделываю на ходу известный джигитовочный прием и поднимаю с земли загрызенного сурка. Эта выходка, несколько не гармонировавшая, правда, с моим пожилым возрастом и солидным общественным положением, привела зато в большой восторг казаков Куромшина и Епанешникова, которые теперь за мной следовали. Я чувствовал почти во все время путешествия по Памиру какую-то особенную бодрость и жизнерадостность -- то, что наши милейшие союзники называют "regain de la jeunesse". Между прочим зрение мое, сильно притупившееся за последние годы кабинетной работы, получило на Памире на некоторое время давно не свойственную ему остроту. Летние экскурсии по Памиру я решаюсь настойчиво рекомендовать, как хорошее средство для поправки здоровья людей, утомленных кабинетной работой, но от природы крепких. В особенности требуются здоровые легкие и сердце. Это -- conditio sine qua non для возможности путешествовать по Памиру. Иначе разреженный воздух горной пустыни вызывает наклонность к "mal de montagne", к "тутеку", как называют эту болезнь кара-киргизы. А болезнь эта -- тяжелая. Ее симптомы: бессонница, головокружение, тошнота. Бывали примеры и разрыва слабого сердца на больших высотах. От этой причины скоропостижно скончался тот солдатик, могилу которого можно видеть близ памирского "большака" в одной из высоких, долин, лежащих между Кизыл Артом и Кара Кулем. Этот и еще два-три подобных случая, кажется, и дали повод к неосновательным рассказам про скопления углекислоты в ендовах, лежащих около Кизыл Арта. Эти рассказы были сильно распространены в 1891-1892 годах, после первых Памирских походов Ионова. Что касается до падежа лошадей, который, как говорят, наблюдался около Кизыл Арта, то это явление объясняется тем, что между травами, вырастающими на седловине этого перевала за короткое памирское лето, попадаются ядовитые. [263]

 

С перевала Нейза-Таш мы спустились в долину реки Аличура. Восточная часть этой долины, примерно от меридиана 43°, довольно широка. Ширина ее колеблется здесь между 1/2 версты и 2 верстами. Обрамляющие долину горные хребты спускаются к ней в этой восточной ее части отлого. Берега Аличура представляют из себя характерный для восточного Памира "луг". Эти берега покрыты сплошь кочками, высовывающимися из солончаковой почвы. Несмотря на то, что долина Аличур высится, в среднем, на четыре версты над морем, кочки покрываются летом обильной и полезной для животных травой. Мы застали 18 июня уже довольно высокую свежую травку на этих необозримых кочкарниках. Русло восточного Аличура сравнительно отлого. Тем не менее скорость течения у этой реки много больше, чем у рек Европейской России. Местами, в переузинах, Аличур довольно глубок. Направление течения реки, в общем, с востока на запад.

 

Невдалеке от спуска в долину Аличура с перевала Нейза Таш, в долине лежит огромный изолированый утес в форме удлиненного параллелепипеда. Каракиргизы называют его Чатыр Таш, т. е. "Шатер Камень". Киргизская легенда гласит, что в древние времена здесь была плодородная и богатая земля. Над ней был великий, могучий властелин. Возгордившись, он ополчился против Бога. Бог обратил его в камень, который и есть Чатыр Таш, а землю ту проклял и обратил в пустыню. Надо заметить, что, начиная от Чатыр Таша и до самых истоков Аличура, долина пустынна, и берега реки усыпаны мелкой галькой. Кочкарники с травой начинаются несколько ниже, западнее Чатыр Таша.

 

На Аличуре много "атаек". Мне удалось застрелить их несколько штук, на ходу, с лошади. "Атайка" -- крупная, рыжая утка, значительно больших размеров, чем наша кряква. Мясо ее отвратительно. Долина Аличура кишит сурками. Видел я издали не то волка, не то шакала. Но, несмотря на все достоинства бывшего подо мною киргизского скакуна и на легкость афганской борзой, преследование этого зверя по пересеченной местности окончилось полной неудачей.

 

18 июля мы сделали переход в 55 верст. Небо было почти во весь день облачно; под конец перехода, к вечеру, моросил мелкий дождь. Заночевали на левом берегу Аличура, в двух верстах ниже киргизской могилы Баш Гумбез, что означает "Главная Могила". Этот гумбез, место погребения какого-то знатного Древнего батыря, -- не простая куча камней, как это бывает в большинстве случаев. Здесь выложен из камней довольно значительный купол. Высота места нашего ночлега над уровнем моря около 4100 метров. Утром 19 июля я определил здесь "магнитные элементы".

 

19 июня сделали 65 верст. В этот день пройдено нами все нижнее течение Аличура до впадения его в озеро Яшиль [264] Куль, т. е. "Зеленое озеро", и сверх того почти половина северного побережья Яшиль Куля.

 

Озеро имеет удлиненную форму. Его длина направлена с юго-востока на северо-запад. Аличур вливается в юго-восточную оконечность озера; из его северо-западной оконечности вытекает могучая река, называемая Гунтом. Яшиль Куль представляет из себя следовательно как бы расширение одной и той же реки, Аличура-Гунта.

 

Гунт впадает в Пяндж невдалеке от афганской крепости Калай Бар Пяндж. В трех верстах от устья Гунта, на правом его берегу, расположен наш военный пост -- Хорог.

 

Долина Аличура, широкая в восточной своей части, значительно суживается по мере приближения к Яшиль Кулю. Само озеро сильно сдавлено утесами. Еще более сдавлен горными массивами Гунт, текущий почти сплошь между высокими, отвесными каменными стенами. Скорость течения у Гунта много более, чем у Аличура: Гунт, как и все прочие реки западного Памира, -- бешеный поток, летом очень многоводный.

 

Мне не довелось побывать у выхода Гунта из Яшиль Куля. Но офицеры Памирского отряда передавали мне, что этот выход производит такое впечатление, как будто река Аличур-Гунт была запружена какой-то грандиозной геологической катастрофой, вследствие которой и образовалось озеро Яшиль Куль. Повидимому представление о геологическом перевороте держится даже в сознании местных номадов. Согласно киргизской легенде, на месте Яшиль Куля стоял в давние времена богатый город; город этот был засыпан рухнувшими на него горами.

 

Каких-нибудь пять, шесть лет тому назад ущелье Гунта было еще совершенно дико. Путь по нему был труден и опасен для пешехода. Теперь, трудами Памирского отряда, дорога по Гунту, служащая для сообщения между Постом Памирским и Постом Хорогским, недурно разделана. Правда, местами она пролегает по карнизам. Но эти карнизы настолько расширены, что по ним свободно можно следовать верхом. Все эти работы выполнены без всякой помощи инженеров, под руководством офицеров Памирского отряда. Рабочие руки представляли из себя частью нижние чины отряда, а больше богатыри таджики, полуоседлые обитатели речных ущелий западного Памира. Между прочим и нижняя половина ущелья Гунта населена, в редких оазисах, таджиками. Эта область входила в давние времена в состав самостоятельного ханства -- Шугнана.

 

Путь с Поста Памирского в Хорог, имеющий 310 верст длины, идет по Кара Су и Аличуру, огибает Яшиль Куль с южной стороны, которая гораздо доступнее северной, и спускается вниз по ущелью Гунта. Этим путем приходит с Поста Памирского в Хорог ежегодно, среди лета, сменный эшелон. Этим же путем гарнизон Хорога, [265] отбыв свой годичный срок тяжелого "сиденья", возвращается на пост Памирский, чтобы оттуда, соединившись с отслужившими гарнизонами других дальних постов, двинуться по Памирскому "большаку" в Ферганскую область.

 

Надо видеть сияющие физиономии солдатиков, идущих с дальних постов на Мургаб, чтобы понять, как скучна зимовка на этих постах. Я упомянул раньше о том, что на третий день моего пребывания на посту Памирском туда прибыл из Хорога штабс-капитан В. Н. Трубченинов. Он как раз привел тогда отбывший свой срок гарнизон Хорога. Я никогда не забуду тех сцен жизнерадостности, которые пришлось мне наблюдать среди этих хорогцев. Бесспорно молодцами идут наши туркестанцы и из Оша на Мургаб, и с Мургаба на дальние посты... Но жизнерадостность при этом далеко не та!

 

Снявшись утром 19 июня со стоянки близ могилы Баш Гумбез, мы пошли левым берегом Аличура. Верст двадцать тянулись мы по кочковатому Аличурскому "лугу". Далее, по причине болотистости следующего участка долины, тропа поворачивает влево и поднимается на обширное плато, возвышающееся метров на 100 над Аличуром. На этом плато приютилось озеро Сасык Куль и великое множество более мелких озерков и лагун. Эти скопища воды питаются ручьями, сбегающими со склонов очень высокого хребта, который лежит южнее и составляет часть могучей горной группы, называемой "Большим Памиром". Дорога в Хорог, имеющая здесь вид узенькой тропки, идет мимо Сасык Куля. Не доходя верст 5 до этого озера, мы покинули Хорогскую тропу и взяли правее, держась ближе к Аличуру: нам предстояло идти на северную сторону Яшиль Куля и перевалить через исполинский хребет Базар Дару, окаймляющий Аличур и Яшиль Куль с севера. Теперь для нас становились необходимыми проводники из местных кочевников. Это было предусмотрено капитаном Аносовым. Из "аиля", который мы встретили накануне на верхнем Аличуре, мы взяли с собой двух пожилых киргизов, хорошо знавших Яшиль Куль и его окрестности. Знал до некоторой степени эти места и Саркиор, продолжавший повторять, что на перевале Марджанай, ведущем через хребет Базар Дару, нам будет "яман", т. е. плохо...

 

На лагунах близ Сасык Куля мне очень "подвезло" по части атаек. Были на лагунах и гуси, да держали себя слишком "строго".

 

Над западной частью плато, по которому мы ехали, поднимается не обширная, но высокая горная группа Арал Кыр, представляющая из себя один из отрогов "Большого Памира". Горы Арал Кыр примыкают вплотную к юго-восточной оконечности Яшиль Куля и к левому берегу нижнего Аличура. Местами они обрываются к озеру и к Аличуру почти отвесно.

 

Немного не доехав до подъема на Арал Кыр, мы [266] решили покинуть плато, которым следовали, и спуститься снова, к Аличуру. По соображениям наших проводников мы должны были найти около этого места близ реки несколько "аилей". По их словам, здесь Аличурский "луг" расширяется, представляет роскошное пастбище и не столь болотист, как та его часть, которую мы только что миновали, поднявшись на левобережное плато. Найти "аиль" было теперь очень для нас важно. Показания проводников в общих чертах, подтвердились. Перевалив через невысокую грядку и спускаясь по крутому скату к долине, мы увидели очень обширный луг, на котором паслось множество лошадей, яков, и овец. Над самой рекой стояло 6-7 юрт. На противоположном берегу реки виднелся другой "аиль", еще больший. Луг оказался однакоже довольно топким: в нескольких местах наши лошади сильно увязали. Мы устроили в аиле привал, весьма нелишний после сделанного караваном перегона в 40 верст. Занимавшиеся по дороге охотой протряслись, конечно, еще больше, чем следовавшие с караваном. Мы утолили жгучую жажду кумысом и чаем. Тут была принята Аносовым очень важная для дальнейшего путешествия мера: он взял в наем из аиля на несколько дней две юрты и шестерку яков, которые должны были тащить эти юрты через перевал Марджанай. Пока мы отдыхали в аиле, юрты были проворно навьючены на яков и отправлены вперед. Между киргизами аиля неприятно поражал один средних лет мущина с провалившимся носом. К сожалению, сифилис порядочно распространен среди алайских и памирских киргизов. Таджики, населяющие глухие дебри западного Памира, насколько мне пришлось слышать и наблюдать самому, избавлены пока от этого ужасного бича...

 

Согласно советам наших проводников и киргизов аиля, мы вернулись опять на покинутое нами плато и потянулись вперед по склонам Арал Кыра, поднимаясь, от времени до времени, в зависимости от профилей этих склонов, на значительную высоту над уровнем Аличура. Я уехал с Куромшиным и одним из проводников рысью, вперед каравана: киргизы аиля, в котором мы останавливались, говорили, что в этих местах много зайцев и кийков. Что, действительно, в окрестностях Яшиль Куля дичь должна быть в изобилии, об этом безошибочно можно было заключите по значительному количеству орлов, паривших в воздухе. Два-три раза пробовал я, спешившись, подкрасться на выстрел к сидевшим на утесах орлам, но бесплодно. Я мог только удостовериться в том, что это были экземпляры весьма почтенных размеров. Говорят, что водится здесь и медведь, -- не малорослый тибетский, а наоборот, очень крупный. В одном месте, где склоны Арал Кыра были слишком круты, чтобы по ним можно было пробраться верхом, я опять спустился, руководимый киргизом-проводником, к Аличуру. Здесь оказалось новое расширение долины, на котором стоял маленький аиль. Затем я вновь [267] поднялся на порядочную высоту и следовал версты две-три очень, характерным местом: это -- тянущееся приблизительно с востока на запад длинное плато, шириною в несколько десятков сажен. На север, к левому берегу Аличура, оно срывается почти отвесной стеной. С юга над этим широким карнизом господствуют крутые скаты Арал Кыра. На этом плато я наткнулся на толпу жалких оборванцев, тащившихся пешком нам на встречу. Их было 15-20 человек, в том числе две женщины. "Таджики", сказал в пояснение мне проводник-киргиз. Поровнявшись с толпой, я остановил коня, пораженный ужасным видом этих несчастных. Остановились и таджики, низко кланяясь. При посредстве Куромшина и киргиза, я начал их расспрашивать. Они объяснялись немного по-киргизски. Истомленные голодовкой, эти люди бежали на восток, к киргизам, чтобы наняться к ним в пастухи, ради пропитания. Они потеряли детей, умерших голодной смертью; большая часть потеряла и жен. Умерли, частью на месте, в Рошане, частью в пути, также и многие из мужчин, -- родичей встреченных мною беглецов. Эти выжившие, вероятно, только благодаря особенно крепкому организму, люди напоминали своим видом те известные картинки в иллюстрациях, которые изображают "голодающих индусов". Худоба их казалась еще более уродливой вследствие высокого их роста. Это были какие-то уродливые привидения.

 

Зимой 1899-1900 годов, которая была здесь необычайно морозна и многоснежна, весь западный Памир, особенно же Рошан и Шугнан, был поражен голодовкой. Еще с осени многие рошанцы и шугнанцы потеряли весь свой немногочисленный скот, который не мог вырывать себе корма из-под снега. Не стало у них молока, которое представляет главный пищевой продукт этих горцев. Не стало у них и мяса, если не считать падали. Обычно большим подспорьем в продовольственном отношении служат таджикам те запасы сушеного тута и сушеных абрикосов, которые делают они в течение лета. Имеют они также миниатюрные посевы некоторых злаков. Бедствие зимы, о которой идет речь, было усилено тем злополучным совпадением, что как раз летом 1899 г. в Рошане и Шугнане был неурожай злаков и плодов. Весной 1900 г. бедствие достигло грозных размеров. Много таджиков умерло. Много их бежало нищенствовать среди памирских и алайских киргизов. Многие эмигрировали в афганские пределы.

 

Памирский отряд оказал бедствовавшему туземному населению, как таджицкому, так и киргизскому, посильную помощь: на постах Хорогском, Мургабском и других раздавались в большом количестве мука и сухари стекавшимся туда туземцам. Но это была -- "капля в море".

 

Киргизы также потеряли пропасть скота за ту лютую зиму, чуть ли не половину всей наличности. Но стада киргизов настолько многочисленны, что до поголовной голодовки дело не [268] дошло. На восточном Памире, даже в необычайно снежную зиму 1899-1900 годов, покров снега был все-таки на столько тонок, что сильнейшие представители диких и домашних животных могли кое-как перебиваться, выкапывая из-под снега траву. Необычайно сухой и бедный осадками климат восточного Памира, позволяющий держать скотину круглый год на подножном корму, -- вероятно, главная причина веками возращенной, непреодолимой лени каракиргизов.

 

Я велел Куромшину объяснить встреченным мною рошанцам, что им остается теперь всего какой-нибудь час ходьбы до ближайшего аличурского кочевья, где они будут спасены от голодной смерти. Давши им несколько боурсаков, -- все, что было в наших седельных сумках, -- и несколько серебряных рублевок, я поехал дальше. Впечатление от первого моего знакомства с таджиками получилось тяжелое.

 

Но вот и конец длинному уступу Арал Кыра. В нескольких верстах впереди открывается перед нами ближайшая, юго-восточная оконечность Яшиль Куля. Видна только небольшая часть этого изогнутого продолговатого озера. Яшиль Куль принадлежит к числу красивейших горных озер земного шара. Высота его уровня над океаном без малого 3900 метров. Хотя оно только очень немногим ниже Кара Куля, но его берега далеко не так пустынны, как берега последнего. Близ Яшиль-Еуля не только есть трава, но кое-где попадается даже своеобразный кустарник. От того озеро и слывет "Зеленым" -- "Яшиль".

 

Я спустился к Аличуру верстах в двух от его впадения в озеро. Как раз в этом месте проводник указал мне могилу афганских кавалеристов, павших в бою с горстью русских, под предводительством Ионова. Событие это оставило неизгладимое впечатление в умах киргизов и таджиков. Мой проводник рассказывал о нем с каким-то благоговейным восторгом. Разумеется, содержание речей киргиза переводил мне Куромшин. Но и одной мимики, одного волнения, охватывавшего рассказчика, было достаточно для того, чтобы понять, как высоко оценивает киргиз военную силу русских.

 

В какой-нибудь полуверсте от устья Аличура, проводник указал брод, которым мы и переправились на правый берег. Брод глубокий: наши лошади больше шли на дыбах. Но течение здесь медленное, а потому переправа безопасна.

 

Почти при самом впадении Аличура в Яшиль Куль, на самом берегу, находятся какие-то развалины. Говорят, что это остатки китайской кумирни. Почти тут же можно видеть гумбез какого-то знатного киргиза, с характерным куполом.

 

Горы обрываются здесь в озеро отвесными утесами. Следовать береговой линией озера не было никакой возможности, и мой проводник взял вправо, на склоны отрогов [269] северного хребта. Мы пробирались на высоте 100-150 метров над озером, то и дело перелезая через побочные скалистые гребни и переезжая через овраги с крутыми боками. С высоты открывался, по временам, величественный вид на Яшиль Куль. Хотя "по птичьему полету" от развалин китайской кумирни до предназначенного нами места ночлега всего каких-нибудь верст восемь, мы употребили на этот кусок пути почти три часа времени. Пока мы карабкались над Яшиль Кулем, погода резко изменилась: налетел сильный вихрь и посыпала крупа. Место ночлега было назначено, по совету аличурских киргизов, в ущелье реки Большого Марджаная, в двух верстах от озера. Сюда привел меня мой проводник. Я завернулся в бурку и прилег на землю, положив под голову седельную подушку. Крупа перестала сыпать, но ветер был страшно резок и порывист. Через полчаса подъехали и мои товарищи. "Видели голодающих индусов?" -- спросил меня Аносов. Я отвечал, что собирался задать ему тот же самый вопрос. Почти следом за офицерами подошел и наш вьючный обоз. Джигит Кузы Бай, из оренбургских татар, принялся на скорую руку жарить катышки баранины, -- "шашлык" -- на длинном железном пруте. К 11 часам вечера были расставлены две юрты, привезенные на яках из аличурского аиля, и мы заснули богатырским сном. Потребность в отдыхе у всех нас не могла не быть настоятельной: караван прошел в этот день 65 верст; занимавшиеся по пути охотничьими поисками сделали гораздо больше, -- может быть и все 100 верст.