Сквозь Памир

Все 25 моих водных спортивных походов я условно делю на две равноценные группы: один памирский и 24 остальных. Так же считают и мои друзья по Мургабу. То, что в обычных походах считается самым интересным – сам сплав по реке, преодоление её порогов, в этом необычном путешествии осталось в тени, было фоном, на котором разворачивались яркие, необыкновенно эмоциональные приключения. Из большого набора сложных, «шестёрочных» порогов, которые мы прошли, с трудом могу вспомнить два – три. Зато Памирский тракт, Акджилгинский непроход, Сарезское озеро, Усойский завал помнятся до мелочей…

 

Часть 1. Подъезд и начало сплава.

 

«Крыша мира»

Так назвал Памир Марко Поло. Комплимент кажется незаслуженным – соседние Гималаи и Тибет на километр выше. Но на древнем караванном пути из Европы в Азию выше Памира гор не было, поэтому европейца он мог поразить своим величием, показаться высочайшими горами на Земле. Что касается спортивного туризма, то Памир действительно «крыша», вершина сложности маршрутов по любому виду туризма, в том числе и по водному.

Эти великие горы всегда интересовали меня, но казались недоступными, как Луна: видишь, но не достанешь. Поэтому, выискивая на карте новые маршруты, я почти не смотрел на выступающий на юг полуостров таджикской земли, вернее, камня. Но как-то неожиданно, после нескольких сибирских и тянь-шаньских «пятёрок» стереотип недоступности Памира в считанные минуты развалился, я внезапно осознал, что этот уникальный край для нас открыт. Мечты понесли по знаменитому Памирскому тракту, к леднику Федченко, к Сарезскому озеру, к рекам, названия которых звучали как музыка: Гунт, Билянд-Киик, Мургаб, Шахдара. Эти слова вырывали из действительности и уносили за обледенелые хребты.

Выбрать маршрут не составило большого труда. Только одна река пересекает весь Памир от китайской до афганской границы. Разные племена называли её по-своему. В верховьях – Оксу, дальше – Мургаб, а в конце, перед впадением в Пяндж – Бартанг. Только эта река даёт возможность познакомиться как с Восточным, так и с Западным Памиром, так не похожими друг на друга, с уникальным творением Мургаба и окружающих гор – Сарезским озером. Эту реку с тройным именем мы и выбрали.

 

Интернетом в 1986 г и не пахло, информацию можно было получить только из книг да от тех, кто там был, а прошли Мургаб-Бартанг всего несколько групп. Мне повезло. Попались книги преданных поклонников этого края – картографа Ивана Дорофеева, орнитолога Романа Потапова, ботаника Окмира Агаханянца. Каждая из них – признание в любви к Памиру, интереснейшая информация, и не только по своему профилю, захватывающее литературное произведение. Съездил в Ригу, Москву. Там коллеги-туристы дали кое-какой картографический материал и очень ценные советы. Из ГМС Таджикистана прислали уникальные карты отрезков Мургаба и Бартанга, гидрографическое описание Сареза. После этого казалось, что знаем о Памире всё. Когда ехал в кабине грузовика по Алайской долине и сказал, что за следующим поворотом покажется пик Ленина (первое название – пик Кауфмана, губернатора), водитель-таджик обиделся: «Зачем обманываешь, что никогда здесь не был?». Понимаю человека. Трудно поверить, что столько информации можно получить из литературы. Что домик, прилепленный вдалеке к подошве горы – знаменитая биостанция Чечекты, что в чёрно-синем озере Каракуль вода горькая, рыбы нет, зато есть миллионы рачков и гнездятся белые горные гуси, что в маленькой, но свирепой пустыне Маркансу («Долина смерчей») ещё в 1928 году Дорофеев видел вдоль дороги скелеты и высохшие мумии верблюдов и лошадей – мгновенно налетающие песчаные бури убивают животных и даже людей, что сверкающий слева пик, уже китайский, – почти восьмитысячник Конгур, высшая точка Памира, что на самом высоком (4655 м) перевале Акбайтал шофера иногда шутят: глушат мотор и просят пассажира крутануть ручку стартера. И пассажир, если он на Памире новичок, частенько при этом теряет сознание – на такой высоте воздух разрежен, в нём мало кислорода. Заинтригованный такой информацией Агаханянца, я решил её проверить и попросил водителя на Акбайтале остановиться. Пробежал 100 метров туда и обратно – ничего, мой организм это легко вынес.

 

Переезд из киргизского города Ош в таджикский кишлак Мургаб очень интересен. Добирались по 1 – 2 человека в кабинах попутных грузовиков. Тянь-шань, по которому ехали первую часть пути, очень впечатляет, но когда подъехали к Алайской долине и увидели за ней стену Памира – восторг охватил душу: сбывается мечта. Длиннейший подъём, поднебесные перевалы, ущелья, пропасти, облака далеко внизу, необычная, скудная растительность, сверкающая льдами китайская часть Памира, красный щебень Маркансу, ультрамарин Каракуля, обед в чайхане – как бы я хотел проделать этот путь ещё раз!

Главное, чем Памир сразу поражает новичка – это гигантизм и серость. Насчёт гигантизма всё понятно, а вот серость – это просто цвет. Кроме неба нет ничего яркого. Доминирует серый камень, песок, щебень, камни покрыты пустынным загаром – разноцветной плёночкой, образованной солнечной радиацией и ветром. Горы, долины, даже растительность насыщены серыми оттенками. Правда, замечаешь это только первые дни, когда находишься на самом характерном участке Восточного Памира – обширном нагорье. Находится оно на высоте 3,5 – 4 километра и представляет из себя необычную холодную пустыню, аналоги которой есть только в Гималаях. Горы, окружающие со всех сторон это плато (например, шестикилометровая стена Гиндукуша на юге), не пропускают ветры, несущие влагу, поэтому осадков здесь выпадает меньше, чем в пустыне Кара-Кум. Проплывающие за стеклом кабины горы не кажутся гигантами: всего 1 – 2 километра. Но добавьте к этому ещё и высоту нагорья!

 

Плывём!

Сплав начали от кишлака Мургаб и сразу же были поражены. Первые тридцать километров высокогорный Мургаб – копия нашей сонной Зельвянки или Щары. Широкая долина, заросшая высокой травой, медленное течение, болотистые берега, чёрное дно, грызёт комарьё, над головой свистят косы – народ заготавливает сено. И это на высоте 3,5 километра! Правда, горы далеко не уходят, охраняют эту идиллию. Стоял сентябрь, однако солнце жгло сильно. Разделись и загорали, хотя местные жители и литература не рекомендовали. Но как только тучка прикрывала любимое светило, через 5 секунд становилось так холодно, что накинутой рубашкой не отделаешься. Прошла тучка – опять жара. Вода на такой высоте кипит при температуре около 90 градусов, а завхоз включил в продукты горох. Варили его вечером, всю ночь набухал, утром доваривали. За 14 часов термообработки «шрапнель» слегка размягчилась, утром смогли поужинать. «Болото» осталось позади, горы подошли к реке совсем близко. Кончились равнины Восточного, начался Западный Памир – весь вздыбленный, изрезанный ущельями и беловершинными хребтами, совершенно не похожий на своего восточного брата. Мургаб помчался, как рысак, всё сложнее становились препятствия. Неожиданно возникла опасность, которую никак не ожидали. В 30 метрах от нас на левом берегу ни с того ни с сего взбесился … смерч. Гибкий извивающийся каменный столб носился по пляжу, хватал и высоко подбрасывал всё, что плохо лежит. Кричать «Прячь головы!» было не нужно, каждый сам старался укрыться от каменного дождя. К счастью, это природное явление не напало на катамараны. Интересно, что бы он нам сделал? Утащил бы всё, что плохо лежит, или что-либо похуже? Через пару минут змей на наших глазах сложился – и словно его никогда не было.

 

Часть 2. В капкане

И вот перед нами вершина сложности и опасности всего маршрута – Акджилгинский непроход. Назвали его так потому, что ни проплыть по реке, ни пройти по берегу здесь невозможно. Ещё дома знали, что нужно сделать верёвочную переправу на другой берег и по нему сделать обнос до конца препятствия. А вот как сделать эту переправу, нужно решать на месте. Первыми попытку проплыть Мургаб и Сарез совершили трое учёных-ботаников Памирской биостанции. Душой экспедиции был директор биостанции А. Гурский, написал о ней О. Агаханянц, ставший впоследствии крупным учёным. Сплав на просмоленной фанерной лодке начали 14 августа 1954 года. Дошли до Акджилгинского непрохода и повернули обратно. Причину объяснили очень прозаически: хотелось жить. Туда плыли день, обратно до первой тропы тянулись с лодкой – где повисая на скалах, где по грудь в воде – целую неделю. Вторая проба была сделана только через 12 лет. Киноэкспедиция под руководством А. Вагина обошла непроходимый каскад с помощью каравана, посланного к ней по долине Западного Пшарта. Впервые покорился непроход спортивной туристской группе Рогальского. «Ключником», открывшим его, стал известный турист Виктор Брежнев (впоследствии погиб в походе), пробравшийся по вертикальной правобережной стенке. После этого Акджилгинский непроход прошли считанные туристские группы (нам известно об успехе рижан и москвичей). Теперь настала наша очередь. Начинается непроход с обычного, хоть и очень сложного, километрового порога. Его можно было бы попробовать пройти, если бы не водопад в конце. Причём с «ножами» – так мы называем острые камни, торчащие из воды. За водопадом – настоящая мясорубка, затем сорокаметровый перерыв, и за ним самый страшный участок, где река поворачивает налево, прячется за высокую скалу и уже не видно, что творится дальше.

 

Апогей непрохода. Здесь пытались перекинуть мостик из тополя, а Алексей Клименков хотел прыгать.

Лагерь поставили на левом берегу, перед порогом. За лагерем начиналась длинная крутая осыпь с «живыми», периодически летящими прямо в воду камнями, затем небольшая площадка, а сразу за ней – скалы в небо. Правый берег вдоль всего порога вертикальный, непроходимый, но напротив площадки выполаживается, и дальше по нему можно пройти. Только на сорокаметровом участке всё терпимо: слева и справа неплохие берега, водный поток без ножей и водопадов. Только здесь можно наладить переправу. Но как перетянуть верёвку? Пробовали бросать кошку. На том берегу много камней, но по закону подлости она за них не цеплялась. Зато, когда тянули назад, кошка намертво зацепилась за дно на середине реки. Пробовали перекинуть мостик – сухой тополь – на лежащий посреди реки огромный камень. Немного ошиблись, и дерево как ветром сдуло, только треск пошёл. Алексей Клименков вызвался прыгнуть сверху на этот же мокрый и скользкий «дом» – не пустили, слишком опасно. Остался один вариант: переплыть Мургаб на катамаране. На этом сорокаметровом отрезке ширина реки тоже 40 метров, очень быстрое течение и 1,5 метровые валы. Ниже – опять водопады, ножи, которые размололи тополь в щепки. Разведка и размышления заняли почти два дня. Поодиночке, группами и все вместе часами смотрели на поймавшую нас бешеную воду, дикие скалы, искали щель, чтобы выскользнуть из ловушки и думали, думали, думали. Мысли были тяжёлыми, настроение – мрачным. В тон настроению был и вид разбитого АН-2, лежащего на противоположном берегу на склоне горы. Где бы ни находился, это светлое пятно невольно притягивало взгляд, ухудшало настроение. Самолёт не разобрали, не вывезли, просто бросили его тело. А как же души? Белая птица безмолвно кричит о трагедии людей и величии Памира.

 

На нём летели 3 человека.

Но вся эта трудная ситуация стала лишь небольшой частью свалившейся на нас беды. В первый же акджилгинский вечер тяжело заболел Сергей. Беспомощно лежал на спине, часто то ли засыпал, то ли терял сознание. Глаза смотрели в одну точку, говорил с трудом. Ни сам он, ни мы не представляли, что это за болезнь. Нужен был врач, а мы в капкане. Надо как можно быстрее выбираться к людям. Путь назад, к посёлку Мургаб, самый короткий, но он отрезан: катамаран – не лодка, против течения не потянешь, пешком тоже не пройдёшь. Значит, вниз! Но река и скалы держат в плену. Не знаю, решились бы мы на такой отчаянный скачок через Мургаб, если бы не неподвижные глаза Сергея. А здесь сказочно красиво. Буйствует дикая, нетронутая природа, причём в её экстремальных проявлениях. Со всех сторон окружают причудливые острогранные скалы с белоснежными шапками, режущими глаза на фоне тёмно-тёмно-синего неба. Бешеный поток мчится, нарушая все законы физики. Вода то хаотично проваливается до дна, образуя глубокие ямы, то высоко, на несколько метров подпрыгивает вверх, выскакивает на берег. Ревёт, с грохотом катит по дну большие камни, далеко разбрасывает брызги. И всё это – в местах, где человек бывает исключительно редко. Когда участники похода собрались через несколько лет, у Сергея спросили, о чём он думал в то время. Ответ был потрясающим:

- Я был доволен, что умирать приходится в таком прекрасном уголке. Тишину, выжимающую слёзы, прервали спасительной шуткой:

- Ах ты эгоист! А о друзьях подумал?

 

Проводка и обнос Акджилгинского непрохода

Опасным мероприятием была доставка катамаранов к месту переправы. По порогу провели на верёвке. Катамараны вырывались, прыгали, верёвки резали руки. Вторую, более сложную часть, пришлось их где нести на руках, а где просто переставлять по камням. И всё это на очень крутой осыпи, где один неверный шаг мог привести к падению в воду, а это – конец. К тому же сверху атаковали летящие камни. Несколько раз попадали в надутые бока катамаранов, но пробить крепкую оболочку им не удалось. Штурм решили начать утром, когда уровень, и, главное, скорость воды минимальны. В штурмовой экипаж вошла четвёрка самых опытных и сильных – Алексей Клименков, Павел Сычёв, братья Александр и Лев Штены. Долго составляли план броска через реку, рисовали на песке схемы, продумывли всё до мелочей, до каждого гребка. Только 40 метров выделила нам река, и в них нужно было уложиться. И всё-таки ошиблись с углом вхождения в центральную струю. Вода оказалась сильнее, чем мы считали. Катамаран развернуло, понесло. Но мастерство, слаженность четвёрки и желание выжить победили. Когда до «мясорубки» осталось несколько метров, Саша прыгнул уже в прибрежную, более спокойную воду, и из последних сил, разрезав верёвкой руку, вытянул друзей и брата. Теперь народ был и на другом берегу, можно налаживать канатную переправу.

Наш лучший альпинист Павел, назначенный ответственным за неё ещё дома, прекрасно подготовился. Хватило всего – и верёвок, и карабинов, и опыта. Сейчас Паша – промышленный альпинист, монтировал и украшал на телебашне в Вильнюсе самую высокую в мире новогоднюю ёлку. Рёв реки не давал возможности вести устные переговоры, поэтому приходилось обмениваться записками. По верёвке переправляли и еду – прямо в котлах, горячую. И сразу нашу драгоценную верёвку, а точнее – переправу назвали «дорогой жизни».

Одна гора с плеч свалилась, но из головы не выходит Сергей. Натянули верёвку, переправили по ней рюкзаки. Стали пробовать, как поведёт себя катамаран. Подцепили маленький, двухместный, и потянули. Его поведение вызвало у нас ужас. Как злобный пёс на цепи, прыгал он на дыбы, выскакивал из воды, несколько раз перевернулся баллонами вверх и обратно. Валы бросали его, как щепку. Стало страшно за основную верёвку: выдержит ли? И как на таком скачущем козле переправляться людям? Облегчённо вздохнули, когда пошёл второй катамаран, четырёхместный. Привязали к нему груз, примерно равный весу человека, удлинили поводок. И он поплыл, как ладья Садко, плавно приподнимаясь на волнах. Вернули его на наш берег и – первый, пошёл! Миша Трембицкий намертво вцепился в деревянную раму, готовый прыгать или вертеться вместе с судном. Хотя, как оказалось, можно было просто поставить табуретку и спокойно на ней сидеть. Теперь можно идти в лагерь за Сергеем. Утром ему стало лучше. Поставили на ноги, обвязали верёвками – два конца спереди, два сзади, и вчетвером повели. Осыпь была милосердной, Сергею трудно было бы увернуться от летящего камня. С остановками, с отдыхом прошли этот трудный километр от лагеря до места переправы. Ребята на том берегу замерли и не сводили с нас глаз. Потом Алексей, железный Лёха, признался: слёзы, как ни пытался их удержать, всё-таки выступили. Он отводил лицо от ребят, они – от него. Сергей забрался на катамаран, покрепче ухватился за раму, и в него впились 18 глаз. Рейс прошёл отлично, свалился ещё один камень, на этот раз с сердца. Чтобы не оставлять верёвку, Паша нашёл отличный выход. Последний левобережный – это был я – отвязал её от камня, прикрепил конец к катамарану, а «правые» очень быстро потянули. Судно челноком прибило к берегу. Во время переправы не было сделано ни одного снимка. Нервы были настолько напряжены, что о фотографировании никто не вспомнил. Каждый ни на секунду не отводил глаз, умолял судьбу, до боли напрягал мышцы, помогая друзьям, катамарану, верёвке выдержать, не подвести, прорваться.

 

Палатки на Шёлковом пути.

Лагерь наш стоял на одной из площадок, цепочка которых тянулась вдоль берега. Особенно к ним не пригядывались – площадки как площадки. Но очередной раз окинув их взглядом, я вздрогнул от неожиданной догадки: это же дорога! Куски старой-престарой дороги шириной несколько метров. Хорошо видно место, где она уходит под молодую осыпь. Древностью дышит каждый метр дороги. Столетия, ветра и редкие дожди спрессовали песок и щебень, солнце покрыло их монолитной корочкой пустынного загара, нет ни одной вмятины, похожей на след. Другого быть не может – это Великий Шёлковый путь! Путь, пробитый за много веков людьми и их караванами, когда-то единственная нить, связывавшая две цивилизации. Вполне может быть, что бумагу, порох, компас Европа увидела после того, как они именно здесь медленно проплыли на спинах верблюдов. От места впадения Бартанга в Пяндж путешественники могли попасть в Китай двумя путями. Один шёл по рекам Пяндж и Памир, другой – здесь, по Бартангу-Мургабу-Оксу. Ущелья Бартанга сложны для прохождения, хотя и по Пянджу были овринги длиной до километра. Зато здесь было меньше грабителей. Вполне вероятно, что мы стоим на земле, на которую в 1273 году ступала нога Марко Поло, что его следы три дня были прикрыты днищами наших палаток. Эти метры самой знаменитой в мире трассы сохранились нетронутыми из-за недоступности для человека. Когда же здесь прошёл последний караван? В 1911 году, перед Усойской трагедией, перекрывшей все возможности человеку идти вдоль берега? Или на сотни лет раньше, когда в Китай были открыты более лёгкие морские пути и в связи с этим отпала необходимость рисковать жизнью под камнепадами, на оврингах, отбиваться от разбойников, постоянно расчищать дороги от наступающих гор? Это не вопросы для ответов, это темы для размышлений. Но мне кажется, что второй вариант более реален.

 

Часть 3. Санрейс.

Вот мы и вырвались из капкана. Акджилгинский непроход дался нам трудно, отнял много времени, и теперь нужно плыть как можно быстрее. Сергею сделали в центре катамарана удобное место для лежания, забрав часть груза на другой катамаран. На другом, тоже четырёхместном, осталось три человека, а троим управлять очень сложно. И быстро поплыли по реке шестой категории сложности. Снова опасности, риск, снова нервное напряжение. На этот раз не все его выдерживают, были и срывы.

 

Пороги после Акджилгинского непрохода

В устье реки Западный Пшарт уникальный для этих мест тополиный лесок – урочище Чоттокой. Здесь остановились на обед. И вдруг, как гром с ясного неба – близкий гул мотора. Самолёт? Нет, скорее вертолёт. Все подняли головы, ищем в небе железную стрекозу. А она, оказывается, ниже нас, поднимается из узкого ущелья Мургаба. Круг над нами вертолёт сделал так низко, что хорошо было видно невозмутимое лицо лётчика. На глазах у него выложили из красных спасжилетов крест, указываем на лежащего больного, жестами просим сесть – ничего не помогло. Вертолёт нырнул обратно в ущелье. Потом мы узнали, что напрасно проклинали пилота: рядом грохотала Афганская война, и делать внеплановые посадки категорически запрещалось. А вот каким его ветром сюда занесло, так и не узнали. Только поплыли – и ещё одна беда. Как потом оказалось – к нашему счастью. Гондолу катамарана-двойки располосовал острый камень, и экипажу пришлось экстренно десантироваться на крутой берег. И вдруг… В воспоминаниях часто приходится использовать набившие оскомину слова «вдруг», «неожиданно», «внезапно». Но из песни слова не выкинешь. Так оно и есть, в жизни встречается много неожиданного и внезапного. Это придаёт остроту ситуациям, требует принятия быстрых решений. То, что случилось вдруг, часто служит началом новых приключений. А чем их больше, тем интереснее жизнь и тем чаще приходится использовать слово «вдруг». Круг замыкается. Так вот, вдруг мы увидели что-то невероятное. Ровная площадка для этих мест – уже неожиданность, даже уникальность. А эта к тому же очень большая и огорожена несколькими рядами проволоки. Посредине – два длинных здания, бетонированная вертолётная площадка, несколько круглых бензохранилищ. Часовых не видно, но комплекс явно военный.

 

Гидрометеостанция Пшарт

После секунд остолбенения твёрдо решаем: идём к домам! Авось сразу не застрелят, а связь у них должна быть. Нашли в ограде дырку и пошли с Алексеем. Навстречу нам вышли двое гажданских, без оружия. Встретили очень тепло. Оказывается, это обычная метеостанция Пшарт. Начальнику 23 года, рабочему 19. Вот и весь штат. Их радиостанция работала на фиксированной частоте, связь была только с ГМС в Душанбе. Но там могут связаться с другой организацией, например с контрольно-спасательной службой Таджикистана. Вечером дали радиограмму с просьбой выслать вертолёт, ответ мог придти только завтра. А пока разместились в «цивилизацими» – длинном бараке с двумя рядами металлических кроватей с тюфяками. Если завтра будет санрейс, кому-то из нас нужно будет сопровождать Сергея. Это очевидно. Но очевидно и другое: сопровождающий должен сойти с маршрута, к которому готовился не один год. Больше часа шёл тяжёлый выбор: кто? Наконец, лететь с товарищем добровольно вызвался Валерий Петрикевич. За это мы ему очень благодарны – и тогда, и сейчас. Начальник ГМС Николай оказался очень приятным разговорчивым парнем, а его юный помощник, таджик, по-русски почти не говорил. Вечером Николай много рассказывал о своей отшельничьей жизни, о здешей природе. Тут много архаров. Ходят прямо по территории станции, одного застрелили из окна. Ходил к «нашему» разбитому самолёту. Он выполнял грузовой рейс Душанбе – Мургаб, погибли три человека. А дальше Николай поразил, сказав, что ходил в кишлак Мургаб и к Усойскому завалу. Это по здешним-то горам! Сначала не поверили. Но после его рассказа мнение поменяли. Напротив метеостанции над общим скальным массивом возвышается гора, каких кругом много. Почти от самой её вершины прямо в Мургаб сползает огромная осыпь. По совету Николая внимательно присмотрелись и заметили на вершине что-то похожее на флаг.

- Как же он туда попал?

Николай самодовольно хмыкнул.

- Моя работа. Недавно заходили московские альпинисты. Разложили свои карты, посмотрели и сказали, что пик этот безымянный, высота больше 5 километров. Тот, кто на него первым поднимется, имеет право дать ему имя. Вот они и собрались через пару дней вернуться и сделать это дело. Когда ушли, я решил им помочь. Сбегал на горку и поставил флаг, чтоб не заблудились. Полдня на это ушло. Вот так. Кому годы тренировок, а кому весёлая шутка. Такой не только в кишлак Мургаб, но и в город Душанбе сбегает.

 

Наконец-то Сергей в вертолёте!

За вертолётом – невидимый Мургаб, в нём мочит ноги скальная стена, на вершине которой Николай установил флаг Связь и человечность сработали чётко. Назавтра в 10 утра прилетел вертолёт, из него вышел человек в белом халате. Диагноз установил сразу: горная гипертония. Сергей и Валерий полетели в Рушан, в районную больницу. Через 3 дня Сергей выздоровел, и они благополучно вернулись в Гродно. Перед отъездом Валерий дал для нас в самый верхний кишлак с электросвязью Савноб радиограмму. Тексты радиограмм радисты-таджики передают голосом, вот и получилось, как в детской игре «глухой телефон». Но основное – Сергею лучше, они едут домой – мы поняли. Об оплате санрейса даже не было речи. Хотя через полгода на Белсовет по туризму и экскурсиям, под эгидой которого проходил наш поход, пришёл счёт на небольшую сумму. Окрылённые тем, что Сергей уже в надёжных руках врачей, мы с какой-то нервной радостью, с песнями и чуть ли не с плясками бросились штурмовать последние перед озером 20 километров реки. После всего пережитого пороги казались семечками, шли их с хода, без разведки, и до Сарезского озера домчались за пару часов.

 

К Сарезу – бегом!

Часть 4. Живое сердце

Памира 6 февраля 1911 года Пулковская обсерватория зарегистрировала землетрясение на Памире. В глубокую узкую долину Мургаба с правобережного Музкольского хребта обрушилось около двух кубических километров (6 миллиардов тонн!) скальных пород, перекрыв реку и глубоко захоронив кишлак Усой и его жителей. Образовалась могучая плотина высотой 600 метров, длиной 5 и шириной 3,2 километра. Уровень воды стал быстро подниматься, и через год был затоплен самый верхний кишлак Сарез. Озеро стали называть его именем, а завал – Усойским. Сейчас длина озера около 55 километров, максимальная глубина – 500 метров. Вода не переливается через верх завала, а просачивается сквозь камни. Над уровнем озера плотина возвышается на 40 метров. А за ней, на 170 метров ниже зеркала озера, вода вырывается мощными горизонтальными фонтанами. Уже давно перед людьми стоит вопрос: выдержит ли Усойский завал гигантский напор воды (порядка 50 миллионов тонн)? Если нет, 15 кубических километров воды сметут всё живое и неживое на протяжении сотен километров по Бартангу и Пянджу. Состояние завала постоянно контролируется и сейчас не вызывает опасения. За десятки лет всё стабилизировалось. Каждые сутки в озеро поступает 4, 23 млн кубометров воды, через завал фильтруется 4,06, разница – 170 000 кубометров – испаряется с поверхности озера. В зависимости от того, холодным или жарким было лето, уровень воды колеблется в пределах 12 метров и в среднем находится на высоте 3260 метров над уровнем моря. Дитя Мургаба – Сарезское озеро – почти центр Памира, его живое сердце. Скрытое от людей высокими горами, оно и сейчас является одним из центров недоступности. Поэтому сюда и направилась в 1958 году единственная советская экспедиция по поискам снежного человека. Поиск йети был поводом для получения средств, фактически экспедиция была комплексной и много дала науке для познания этого уникального водоёма и его окрестностей. И тем не менее, поиски йети велись. Разыскивались следы его деятельности, устраивались засады, наблюдательные пункты. Подробно пишет об экспедиции её участник орнитолог Потапов. Само озеро исследовали с большого парусно-моторного плота, сделанного из надутых автомобильных камер. Всё снаряжение доставили по одному из северных притоков озера с помощью каравана лошадей.

 

Первые метры Сареза. Слева – рябь последнего порога …

Последний порог, который так и называется – «Последний», выносит наши суда уже в стоячую воду. Не верится, что это Сарез: мутноватая вода, много плавника, островки с высокими кустами, закрывающие вид на озеро. Справа чудесный песчаный пляж и – уникальное явление для Памира – целая гора сухих деревьев, выброшенных на берег. Везде пишут, что ветра на Сарезе вегда дуют с запада и сгоняют в наш восточный угол всё, что плавает по поверхности. Значит, завтра предстоит бороться не только с километрами, но и с ветром. Вечер провели у необычно большого костра в состоянии эйфории. Наконец-то полностью исчезло нервное напряжение и каждый наслаждался душевным спокойствием. Впереди ещё большая часть маршрута, но это набор обычных туристских сложностей, хорошо знакомых каждому из нас. Как нам казалось. Утром над Сарезом разлилось и усилилось эхом лихое «Из-за острова на стрежень», и пошли первые метры из 55-километровой «пахоты». Но вопреки всему и всем, ветер оказался попутным. Из вёсел и развёрнутых спальных мешков соорудили паруса, и ветер занялся полезным для нас делом. Не успели проплыть и километр, как услышали стук мотора. Опять вертолёт? Нет, на этот раз моторная лодка и в ней четверо. Подплыли к нам, заглушили двигатель. Мы высказали удивление по поводу неожиданной встречи, они – взаимно: «Два года не видели здесь человека, вы для нас – как йети». Оказывается – геологи. После короткой обмены информацией осторожно затронули «шкурный» вопрос, почти не надеясь на успех: «Не подбросите ли нас к завалу?». Но их шеф всерьёз задумался и предложил обоюдовыгодную сделку. Мы сейчас даём им человека для выхода в «поле», а они завтра буксируют нас к дальнему концу озера. Один из четверых был пожилым рабочим, по горам бегать уже не мог. Поодиночке им ходить запрещено, собрались один маршрут идти втроём. Наша помощь в два раза ускорит работу, а мы вместо трёх-четырёх дней монотонной гребли прокатимся с ветерком, любуясь окрестностями. В лодку прыгнул Алексей Клименков, к нам пересел рабочий, и поплыли в разные стороны: геологи с Лёшей на маршруты, мы – в их лагерь. И куда! В устье реки Берёзовой. Начитавшись Потапова, я в мечтах давно видел её верховья, где в 1958 году была утроена засада на снежного человека. Точнее, не засада, а наблюдательный пункт. Надо ли говорить, что сразу же отправились туда. Речка круто падала вниз, мы так же круто поднимались вверх. Красота открывалась неописуемая, некогда было смотреть под ноги. А надо бы, не асфальт. Хотя как для кого: вдоль и поперёк речки хорошо набиты тропы горных баранов – архаров и горных козлов – кииков. Для них дорогой может служить и вертикальная стена. С Сашей поднялись до того места, где из-под камней выбивается зародыш реки. Где-то тут была замаскирована палатка, в которой целые сутки сидел Потапов с напарником и в бинокль высматривал йети. Прикинули, куда бы поставили её мы, полюбовались необозримым пространством горного океана с белыми гребнями волн.

 

Лагерь геологов у реки Берёзовой.

Вечером спустились к лагерю. Вдали уже был слышен шум моторки, а на костре висели только два пятилитровых чайника. Никакой еды не было видно, но рабочий прекрасно знал, что делает. Геологи (Алексей сегодня тоже был геологом) с измученными лицами вышли из лодки и сразу набросились на чай. Почти час не выпускали кружки из рук – за 8 часов организм полностью обезводился. Мы-то постоянно кланялись кристальной речке, вернулись со вздутыми животами. А они по 2 литра чая выпили за один присест. За это время рабочий не спеша сварил суп да кашу. В тот вечер, да и за весь поход, Алексей о своей работе с геологами сказал только несколько общих фраз. Зато сейчас, спустя много лет, его рассказы об этом приключении слушаем с большим интересом. Каждый раз он вспоминает новые подробности, находит яркие краски. Главное в его рассказах – восторг перед смелостью и мастерством своего ведущего и удивление, что остался жив. 8 часов пробирались они над пропастями по узким карнизам, прыгали по «живым» камням, ползли по острым гребням, когда каждая нога висит над «своей» пропастью. Напарник словно гулял по лесу, а Лёша дрожал от напряжения и страха, но старался не подавать вида. И всё это без страховки, даже мелкая ошибка могла стать последней. Рюкзак с образцами всё тяжелел, очень хотелось пить. Ладно провести так героически один день. Но весь сезон? Или всю жизнь? А ведь с геологами не проводят даже занятия по скалолазанию, все самоучки. Вечером был интересный разговор о Памире, геологии, туризме и многом другом. Тон беседе задавал начальник партии, кандидат географических наук Юрий. Задал удививший нас вопрос: «А вы раньше об Айёзе слышали?» – это он о своём рабочем. Конечно же, мы о нём ничего не слышали. Хотя впечатление произвёл очень приятное своей скромностью, мягкостью, интеллегентностью. Позже я прочитал у Агаханянца, что Айёз Ниязов – легенда Сарезского озера. Профессиональный проводник, прекрасный рабочий, консультант по многим вопросам. Исходил весь Памир, но особенно – окрестности Сареза. Каждая экспедиция считала честью включить Ниязова в свой состав. Через год после нашей встречи, в 1987 году, на Центральном телевидении была передача о Сарезе, в которой принял участие и Айёз. На предложения некоторых хозяйственников спустить часть воды Сареза на орошение, он ответил очень образно: – У нас говорят, что тронуть Усойский завал – всё равно что подоить тигрицу. Неизвестно, чем это кончится.

 

Крайний справа – Айоз Ниязов

Ниязов – потомственный гидрометеоролог. В 1913 году капитан Шпилько нанял в ближайшем кишлаке для работы на Усойском завале наблюдателя-реечника Кабула Курнанбекова, научил его делать замеры, записи, выдал зарплату на год вперёд. После этого зарплату не платили десятилетиями, но Кабул, а с 20-го года его сын Нияз Кабулов регулярно ходили на завал и вели дневник наблюдений. А внук стал известным человеком. Утром паровоз и два вагона понеслись по водной глади между Северо-Аличурским хребтом слева и Музкольским справа. Катамараны сильно снижали скорость моторки, 55 километров плыли 6 часов. Зато успели вдоволь налюбоваться дикими берегами Сареза. Слева и справа его сжимают серые громады, одна гора без перерыва переходит в другую, редко можно найти площадку для лагеря. Здесь царство осыпей. Многие из них начинаются почти с вершины и заканчиваются в озере. Вода прозрачная, но кажется чёрной: огромная глубина, ни одной мели. Один из геологов попросился на катамаран, а я перебрался в моторку. Юра – прекрасный рассказчик, Сарез знает, как свою улицу, а человек, который соскучился по общению, говорит много и с удовольствием. Вон в том ущелье течёт самый большой приток – Каттамарджанай. Та тёмная полоса на светлом фоне горы – многотонные залежи мумия. Сейчас проплываем над кишлаком Сарез, до него по прямой 240 метров. Эта правобережная скала легко может соскользнуть в озеро, направление её слоёв и вся структура способствуют этому.

 С первого катамарана на второй летит перекус

Юра оказался пророком. Через год, 22 августа 1987 года, с правого берега в озеро обрушился большой каменный массив. Подробности стали известны от группы латышских туристов. В ту ночь их лагерь был недалеко от места обвала. Страшный грохот заставил выскочить из палаток, и до прихода первой 15-метровой волны успели босиком убежать вверх и утащить с собой катамаран. Продукты и остальное снаряжение смыло. Потом был второй толчок: «В 6-45 дрогнула земля и с гулом реактивного самолёта в нашу сторону покатилась волна и столб пыли. Не оглядываясь, я побежал вверх… Пыль густым облаком поднялась на километр вверх и накрыла площадь 5 х 5 километров» – пишет руководитель группы Валдис Ванагс. На метеостанции Ирхт, километрах в 15 от места обвала, трёхметровые волны перевернули катер. Сюда латыши и направились за помощью. Им дали немного продуктов, а главное – сапоги. В них пошли через завал вниз по Мургабу. Из кишлака Савноб уехали на попутной машине.

 

Часть 5. Усойский завал

В километре перед Усойским завалом расстались. Геологи – налево, в Ирхтский залив, мы своим ходом прямо. Айёз подробно рассказал, как пройти завал: сначала ориентироваться по турчикам (маленьким турам – положенным друг на друга камням), а потом тропа будет видна и без них. У нас, правда, была и схема завала, но на ней только голый пунктир тропки, без всяких ориентиров. Причалили. Вот ты какой, самый знаменитый завал! На схеме – кусок ровной бумаги, а в натуре – горы. Генеральное направление помогают выбрать почти вертикальные стены хребтов справа и слева. Издалека заметно большое светлое пятно – место отрыва двух кубических километров породы, образовавших завал. Хотя в голове не укладывается, как такие горы камней могли пролететь почти по горизонтали 5 километров. По светлому пятну постоянно бьёт артиллерия, хорошо видны разрывы снарядов. Это уже 75 лет сверху срываются большие и малые камни, поднимая клубы пыли. Близко к скале подходить опасно, осколки камней разлетаются далеко. Сходили на разведку тропы. Турчиков нашли только два. Дальше на тропу не было даже намёков. Да и какие следы могут быть на граните? Айёз, правда, считает по-другому. Редкий случай, когда рады были бы увидеть окурки, бутылки, прочий мусор, но его не было. Выбирать направление пришлось по интуиции. И, как потом оказалось, она не подвела. А идти надо было довольно далеко, до того места, где Мургаб течёт уже по старому руслу. Поняли, что за один раз всё не унесём. Взяли необходимое для ночлега, кое-какие мелочи, и пошли. Вся группа по «тропе», а мы с Мишей Трембицким – другим путём. За час до выхода мне пришла в голову сумасбродная идея: идти напрямик к тому месту, где на уровне минус 170 метров Мургаб вырывается из плена. Прекрасно понимал, что это риск, но грандиозные фонтаны, вырывающиеся под давлением 17 атмосфер из щелей между чёрных глыб, манили к себе, как сирены. Не пугали ни возможность срыва, травмы, ни вероятность потерять много времени. Этот шанс – единственный в жизни, и если не пойду, перестану себя уважать. Привязать меня к мачте ребята не догадались. А Миша поддержал.

 

«И вот по тундре мы, как сиротиночки,

Не по дороге всё, не по тропиночке…»

 

Завал втянул в себя, как хитрый лис. Сначала было просто, но постепенно глыбы становились всё большими, спуски и подъёмы – всё выше и круче. Поверхность стала далеко не горизонтальной: то 30 метров вниз, то 40 вверх. Основной вид передвижения – прыжки с камня на камень. Прыгали по полкам, скользили по наклонным плоскостям, протискивались в щели, цеплялись за мелкие выступы, трещины. Шли на грани своих возможностей, отсуствие альпинистского снаряжения компенсировали максимальным напряжением физических и духовных сил. Провалы и взлёты казались бесконечными, за каждым ожидали увидеть спуск к фонтанам. Но увы. От озера вышли в 17. Пять часов светлого времени казалось достаточно, чтобы проделать путь длиной 3 километра. Поэтому из еды и питья у нас с Мишей был только пакет карамели. Но оказывается, что скорость движения может быть меньше, чем 0,5 километра в час. Очень скоро начала сказываться памирская сухость. В других краях одежда от пота промокла бы насквозь, а здесь сразу высыхала. Но скоро и пот кончился. Организм требовал воды, а мы могли только говорить о ней, чем постоянно и занимались. Такие разговоры усиливали жажду, на тему наложили табу. Но даже жажда не могла заглушить восторг от того, что видели. Такой хаос из огромных глыб, иногда с двухэтажный дом, трудно встретить даже на Памире. Доминировал чёрно-серый цвет, изредка внимание привлекали другие тона. Поэтому замеченные ярко-жёлтые глыбы так удивили, что не поленились сделать к ним приличный крюк. Оказывается – самородная сера, бери, сколько хочешь. Откололи образцы, дома хорошо горели. В 21 час поняли, что в этом хаосе придётся ночевать. Целый час искали площадку, на которой могли бы лечь два человека. Прямо перед глазами – светлое пятно отрыва. В сумерках слышен шум падающих камней, сверкают ещё освещённые солнцем снежные вершины, полное безветрие. Красота и тишина. Только обезвоженный организм громко кричит: «Пить!».

– Миша, мы договорились о воде не вспоминать. Но если бы эту яму залить пивом, я бы нырнул на дно и всё выпил.

– Не всё. Я нырнул бы за тобой и выпил свою половину.

Утром сдались. На поиски фонтанов сил уже не было, надо выходить к своим. Повернули налево, к скалам, чтобы найти тропу. Высохли, как ящерицы, начали болеть связки на ногах. Но, видимо, завал, отбирая силы физические, придаёт какие-то космические. Интерес к окружающему не пропал, прыгали с той же резвостью. В одном месте увидели ревень и жадно на него набросились. Разочарование было огромным: рот перекосила горечь. Лучше бы дома моль костюм съела! Нашёл рога киика, хватило силы и воли приторочить их к рюкзаку. Тропу увидели высоко над собой, прямо на склоне Северо-Аличурского хребта. А на ней – движущиеся точки. Наши! Они тоже нас увидели, подождали. Воды с собой нет, идут обратно к озеру за оставшимся снаряжением. А мы с Мишей пошли в лагерь приходить в себя. В 100 метрах от палаток подошли, наконец, к долгожданному ручью. Стоя на четвереньках, не вынимая губ из кристальной воды, Миша буркнул:

- А ты чего? -

А я лучше чайку попью в лагере.

И что это со мной случилось? Не начался ли сдвиг?

 

Завтра всей группой пошли к Сарезу, на этот раз за катамаранами. Рамы от них несли в собранном виде. Хоть на этот раз шли по тропе, но и она не для слабонервных. Те же прыжки по камням, только групповые (раму-то несут двое), узкие полочки, постоянные подъёмы, спуски. В одном месте надо было сделать большой шаг над 500-метровой пропастью. Легче на лужайке прыгнуть с рюкзаком на 4 метра! Порывы ветра дёргают тело в самый опасный момент, глаза трудно отвести от дна пропасти. Ещё одна «изюминка» – спуск по глинистому косогору. Крутизна – критическая, ступеней нет, идти нужно серпантином. Окаменевшая глина, присыпанная песком, образует очень скользкую поверхность. А если поскользнёшься, все 300 метров будешь набирать скорость. Рядом пропасть, а сорвавшийся с цепи ветер рвёт из рук катамаран. И выпустить жалко, и лететь с ним сотни метров не хочется. Один из представителей здешней уникальной растительности – акантолимон – имеет форму приплюснутой круглой подушки диаметром до метра и более. На одно из таких привлекательных сидений с благородной целью отдохнуть плюхнулся наш коллега. Вопль огласил Памир, и все со смехом стали помогать ему вытаскивать из посадочного места острые длинные шипы. Умеют акантолимоны защищаться, не случайно живут до 600 лет. Правда, тут на них нет верблюдов.

 

Акантолимоны и вся краса Памира

Вроде и груз небольшой, и шутили много, а от нервного напряжения – скажем открыто: от страха – устали невероятно. Я никогда не видел такого изнеможжения на лицах товарищей. Шестикилометровый путь к озеру занял два часа, обратно – три.

 

Устали… А. Штен, А. Клименков, А. Петров

 А мысль о фонтанах всё не оставляла меня. Не удалось пробиться сверху – попробуем снизу. Пошли с Сашей Штеном. Ниже завала Мургаб спокоен. Но когда подошли к хвосту осыпи, картина резко изменилась. Круто падая, поток умудрился разметать камни и образовать неглубокий каньон. Чем выше, тем каньон становился глубже, тем более дикой становилась река, вода уже не текла, а летела в разных уровнях. Брызги и выплески разлетались на десятки метров, дышать приходилось водяной пылью Некоторые камни в каньоне держались просто чудом. Идти становилось всё опаснее. А когда под нами поехала глыба диаметром метров шесть и весом более 100 тонн (посчитали дома), нервы не выдержали и мы повернули. Место извержения Мургаба так и осталось недоступным, хотя было совсем рядом. И ещё одно проявление закона подлости: Саша фотоаппарат брал, снимал, но дома потерялась плёнка. Уникальных фото – ноль.

 

Часть 6. Хэппи энд.

Мургаб после завала Хотя, по имеющейся у нас информации, впереди были самые сложные, в том числе и ещё не пройденные пороги, все считали, что главные трудности позади. На берегах появились первые кишлаки – Барчадив, Нисур. Эти клочки земли люди с огромным трудом отвоевали у гор.

Первый кишлак – Барчадив

Здесь почти нет дров, их приносят издалека. В верхние кишлаки попасть можно только пешком, об электричестве и снабжении хотя бы самым необходимым не может быть и речи. Но люди замечательные. В одном кишлаке молодая девушка принесла нам тазик абрикосов, в другом пацаны подарили хлеб-лепёшку диаметром с полметра. Это не просто гостеприимство и щедрость, – щедрые подарки получал каждый из нас и дома. Это что-то очень и очень человеческое, большая душевная теплота, взаимовыручка на генном уровне, без которой здесь просто нельзя выжить.

Путник! Помни, что ты здесь – как слеза на реснице, а тело твоё и душа в руках аллаха.

Так образно и очень точно говорят горцы об оврингах. Мало кто из европейцев слышал это слово, а обозначает оно искуственно сооружённую прискальную полку, по которой проходят над обрывом или, чаще, рекой. Появились овринги вместе с человеком, он их строил раньше, чем свой дом. В глухих памирских углах, в том числе и в верховьях Бартанга, и сейчас только благодаря им можно пройти вдоль дикой реки. Не всякий европеец может выдержать такое испытание.

Не пройдя по этому оврингу, не попадёшь в самый верхний кишлак Барчадив

Устроены овринги на первый взгляд примитивно. Но не надо забывать, что даже простейшего материала – дерева - там очень мало. Его недостаток приходится компенсировать выдумкой и тяжёлым трудом. Есть разные конструкции, но классический овринг выглядит так. В щели скалы горизонтально вбиваются колья, к ним снизу делается наклонная подпорка. На эти кронштейны укладываются жерди, а поверх их – что есть под рукой: палки, плоские камни, дёрн. Представьте себе, насколько тяжела и опасна эта работа. И по таким зыбким сооружениям проходил Великий шёлковый путь, шли караваны гружёных верблюдов, лошадей. Сколько их вместе с пролётами оврингов рухнуло в гибельные воды! Бывают овринги и попроще. Например, ствол дерева, переброшенный над пропастью или между площадками разных уровней. На фотографии овринг, который ведёт к кишлаку Барчалив. Он построен без дерева. На крутой скале нашли луночку, в неё положили камень, на него – другой, вот и образовалась «плоскость». Скрепить бы это всё цементом, прошли бы танки, а так… слеза на реснице. После впадения правого притока Кудары река меняет название: пять секунд назад плыли по Мургабу, а теперь под нами Бартанг. Сплав, наконец, превратился в настоящий отдых: прекрасное настроение, даже эйфория, быстрая река, красивые пейзажи, замечательная погода, приятные пороги. апомнились тёмные узкие каньоны с вертикальными стенами, уходящими в небо.Лишь изредка солнце найдёт между ними узкую щель и резанёт по глазам так, что потом минуту ничего не видишь. Течение ленивое, препятствий никаких, но Балдёж в теснине плыть страшно: а вдруг за поворотом злой джин сотворил для нас водопад? Ведь здесь не зачалишься, по стенке не поднимешься.

 

Пик Октябрьской Революции (6983 метра)

С расстояния 20 километров полюбовались видом сверкающего пика Революции, без 17 метров семитысячника. У местного жителя спросили, как называется эта гора. Таджик долго думал: - По-русски так: «Он меня видит, а я его нет» - Почему такое название? - Когда подходишь близко к горе, кажется, что кто-то на тебя смотрит. Быстро оборачиваешься – никого. Очень это нехорошо, мы стараемся туда не ходить. Но скоро благодушие кончилось. Пошла любимая работа туриста-водника – штурм порогов, среди которых выделялись Бисав и Ховадж, самые сложные на маршруте и, по нашей информации, ещё не пройденные.

 

Квартет сражается

В конце Бартанг широко разливается, образует много рукавов, островов, но в Пяндж впадает единым руслом. В ста метрах от Пянджа, а, значит, и от Афганистана, сплав закончили. Разогнав в воде зелёных змей, похожих на водоросли, последний раз искупались в бартангской воде. Дальше всё как всегда. На попутной доехали до райцентра Рушан, который гордо именует себя кишлаком – кишлачный совет, кишлачные электросети. Поражает, что огромная гора, уже афганская, буквально нависает над ним. С непривычки страшновато – с горы можно обстрелять любую точку кишлака, что иногда и происходит. Опять контакты с пограничниками, и не будь у нас маршрутной книжки, пришлось бы плохо. Переночевали на полу «аэропорта», поужинав неожиданными личными дарами семьи его смотрителя. До Душанбе летели на вертолёте по пянджскому ущелью и не отрывались от иллюминаторов. Поражались, как ухожен, в отличии от нашей, каждый клочёк афганской земли – яркая зелень, поблескивают арыки. Потолок нашей вертушки – 4 километра, и если горы позволяли, летели над таджикской территорией. Но часто пятитысячники выталкивали вертолёт на более низкую афганскую сторону. Тогда становилось страшно: а вдруг собьют? Хотя понимали, что это глупо, для ракеты 300 метров левее или правее не имеют значения. Захотят сбить – собьют и здесь, и там. Не сбили.

 

Автор на Памире

Самолёты Душанбе – Москва и Москва – Гродно поставили точку в этом самом сложном для каждого из нас путешествии.

Мы – это:

Брынин Сергей,

инженер Клименков Алексей,

кузнец Кропманис Михаил,

инженер Ништ Виктор,

программист Петрикевич Валерий,

школьный преподаватель Петров Александр,

конструктор Сычёв Павел

монтажник Трембицкий Михаил,

энергомонтажник Штен Александр,

архитектор Штен Лев, большой начальник в автотранспорте.

 

20 ноября 2011 г