Воспоминания о Памире (Часть 1)

Тарасов Александр Васильевич. В 1983-1985 годах работал геологом на Заречном в Аксуйской партии, потом в Баджуйской (Кударинский отряд).

 

О себе: мой слоган "Геолог по профессии, оптимист по жизни, христианин по вере" Всю жизнь в геологии, люблю свою профессию. Повезло участвовать в открытии двух крупных медно-никелевых с платиноидами месторождений в Восточном Саяне, за что был награждён знаком "Отличник разведки недр". Несколько лет работал в Монголии, в компании "Золотой Восток - Монголия". Люблю свою семью, ценю дружбу друзей и геологическое братство. Увлекаюсь фотографией, немножко сочиняю - стихи, проза.

 

Памир, Памир, как много в этом звуке
для сердца моего слилось,
как много в нём отозвалось….

 

Заречный

Вряд ли какие другие горы были для меня, тогда ещё студента-четверокурсника горного факультета Красноярского института цветных металлов, более притягательными, загадочными, желанными, чем Памирские горы, Памир. Когда однажды весной 1981 года мой лучший друг Костя сказал, что в Пединсти-туте, на другом берегу Енисея, будет лекция о Памире с показом слайдов, меня не надо было уговаривать. После занятий мы с ним сразу же поехали на эту лекцию. Два часа лекции-рассказа для меня пролетели незаметно. Впечатление было огромное, увлекательный рассказ и интересные слайды с высокими, заснеженны-ми горами вдохновили не только меня. «Памир – крыша мира!» - рефреном носи-лось в голове снова и снова.

-Вот бы попасть на Памир или в Тянь-Шань после института, поработать там, - сказал Костя, когда мы с ним вышли на улицу.

- Да, это было бы классно, - согласился я с ним. – Но как туда попадёшь? У нас ведь нет распределения в Таджикистан.
Если б я знал тогда, что всего через два с половиной года я буду смотреть из иллюминатора самолёта на Памирские горы, Но не зря говорится: «Мечтайте! Мечты сбываются!» Видимо, сильно мы тогда с другом мечтали попасть на Памир, потому что не прошло и два года, как волею Судьбы мы с ним оказались в Таджикистане. Он устроился в ГПСЭ, а я – в ЮГФЭ. Отработав сезон 1983 года в Каратегинской партии в Южном Тянь-Шане, я с помощью новых друзей-геологов устроился в Памирскую ГРЭ.
И вот в середине ноября 1983 года я переступил порог кабинета главного геолога ПГРЭ. Геннадий Сергеевич Аверьянов встретил дружелюбно, подвёл к большой геологической карте ГБАО и спросил:
- Ну, куда хочешь поехать на работу?
- Я молодой, неженатый, мне куда-нибудь подальше и повыше, - ответил я, с интересом разглядывая геолкарту с маленькими флажками полевых участков.
- Подальше, говоришь. Тогда поедешь вот сюда, - сказал Аверьянов и ткнул концом ручки в самый дальний край карты, - на участок Заречный. Там ведётся разведка оловянного рудопроявления. Согласен?
- Да, мне подходит, - ответил я.
Начальник Аксуйской партии, в которую меня зачислили старшим техником-геологом, в двух словах объяснил мои новые обязанности: «Там будет старший геолог партии, он тебе всё расскажет и покажет», потом распорядился насчёт спецодежды, «А спальник получишь на базе экспедиции, в Мургабе. Полетишь завтра».

* * *

На следующее утро я вылетел самолётом ЯК-42 по маршруту Душанбе-Хорог-Мургаб. Пассажиров было немного, половина из них вышла в Хороге, и в Мургаб полетели пять или шесть человек.
- Если бы не было почты, нас бы тоже высадили здесь, - сказал мне смуг-лолицый попутчик, - и пришлось бы ехать дальше на попутках.
Я во все глаза рассматривал через иллюминатор разворачивающуюся па-нораму величественных гор. Вдалеке, за Пянджем, на афганской стороне белел большим массивом хребет Хырс-Сафед («Белый медведь»). Самолёт взял курс на восток. Чтобы лёгкий, почти без груза, самолёт не швыряло ветром, лётчики снизили его ниже вершин гор и вели над долиной реки. Такого я ещё никогда в жизни не видел – горы были не где-то там внизу, ниже облаков, а вот здесь, ря-дом. Казалось, что самолёт крылом вот-вот заденет за их острые скалы. А верши-ны гор были гораздо выше самолёта! Чтобы их увидеть из иллюминатора, надо было задирать голову вверх! Потрясающе!
Выйдя из самолёта на небольшом аэродроме в Мургабе, я почувствовал лёгкость в дыхании. Светило яркое солнце, день был ясный и чистый, безоблач-ное синее небо безкрайним куполом накрывало цепи небольших гор. От такого красивого вида, от лёгкости дыхания, от приятного осознания того факта, что, вот, наконец-то моя мечта сбылась – я на Памире! - у меня началась эйфория. Было очень радостно, мне хотелось прыгать, кричать…. Это состояние, наверное, и бы-ло моментом счастья. Такое запоминается на всю оставшуюся жизнь.
Небольшой городок Мургаб (по таджикски – Мургоб, «водяная курица», то есть «утка») вольно раскинулся в широкой долине одноимённой речки на высоте свыше 3,5 км над уровнем моря. Мургаб запомнился белыми одноэтажными до-миками, разбросанными хаотично, без какой-то правильной планировки. Среди них, повыше, на пологом склоне, ближе к горам, за белым бетонным забором рас-полагались двух-трёхэтажные дома военного городка. Главная улица, она же шоссе Памирский тракт, разделяющая городок на две части, верхнюю и нижнюю, привела меня к просторной базе Памирской ГРЭ. Оттуда на бензовозе я вскоре доехал до участка Заречного.
Посёлок геологов расположился на левом берегу речки Аксу («Белая река»; о том, что означает это название, я узнаю позже, зимой, когда река вся промёрзнет до дна). Небольшая речка в этом месте неспешно течёт с юга на север по ши-рокой, явно постледниковой, троговой долине, устланной коричневато-серыми аллювиально-пролювиальными отложениями. Ни деревца, ни кустика, лишь местами в пойме речки видны «полянки» очень редких травянистых кочек, одна от другой в нескольких метрах. За краями долины начинаются отроги сравнительно невысоких безлесных, скалистых гор.
Посёлок небольшой, состоит из двух рядов жилых строений: первый ряд, ближе к речке, формируют небольшие деревянные балки – это, если можно так сказать, «лицо» посёлка, его «главная» улица. Второй, за балками, – обозначен приземистыми палатками, скаты которых уже давно побелели от жгучего памир-ского солнца. На левом конце посёлка, если смотреть от речки, расположились столовая, пекарня, склад-магазин, за ними – клубный барак, ещё дальше – пром-склад за хилым дощатым забором.
От посёлка к совершенно голой, без единого деревца и кустика, горе, рас-кинувшей свои серые отроги полукольцом, как бы охватывая посёлок слева и справа, ведёт полевая дорога. Она небольшим белёсым серпантином поднимает-ся к середине горы. На дальнем её конце, справа, виднеется конус отвала горных пород – там вход в штольню. Высотная отметка устья штольни – 3825 м.
Найдя начучастка, я, как полагается, представился, что вот, мол, прибыл и готов приступить к исполнению обязанностей. На что тот почти равнодушно ска-зал: «Устраивайся, привыкай, пройдёшь акклиматизацию, тогда и приходи» и по-казал на один из балков: «Там есть свободное место, заселяйся».

* * *

Акклиматизация моя началась уже той же ночью и длилась около трёх су-ток. Состояние организма было паршивое – голова тяжёлая, будто из свинца, ноги ватные, слабые, ходить куда-либо вообще не хотелось, есть не хотелось, часто подступала тошнота до рвоты. Лежал на койке в полузабытьи. Свет был не мил, временами думал, что помру - так было плохо. Эти дни помню смутно... Со-сед по балку, старый бурмастер, давал каких-то таблеток…
Очнулся на третий день, еле-еле, шатаясь от слабости, выполз из балка. Голова уже почти не болела, но ещё кружилась, и всё тело ещё было каким-то вя-лым, не моим. Посидел на крылечке, подышал освежающим осенним воздухом, потом потихоньку пошёл вдоль ряда балков, по «главной» улице, оглядывая окрестности. Потом поплёлся на берег Аксу, там долго сидел на обрывистом усту-пе, глядя на текущую воду, на голые горы за унылой долиной, на белёсое поздне-осеннее небо. Постепенно голова прояснилась, перестала кружиться, мой взгляд стал осознанным – жизненная сила возвращалась ко мне.
Обратно к балку дошёл уже уверенной походкой, почти не шатаясь. К вече-ру появился аппетит, впервые за все дни сходил в столовую, поел…
На следующее утро, найдя балок старшего геолога участка, познакомился с Владимиром Георгиевичем Рубановым.
- Ну, что, оклемался? – спросил тот.
Я кивнул головой.
- Тогда поговорим о деле, - старший геолог развернул на столике у подсле-поватого, затянутого снаружи полиэтиленовой плёнкой окна геолкарту рудопрояв-ления.
После беседы Рубанов сунул мне в руки томик третьего экземпляра проек-та:
- Почитай геологию, а после обеда съездим на штольню, покажу тебе фронт работ.

Так начались мои рабочие будни на Заречном. Кинули меня сюда, как я позже узнал, вместо выехавшей в отпуск геологини Наташи. Помимо меня на участке была ещё некоторое время техник-геолог из Москвы, молодая, невысокая, полная женщина, она занималась канавами – документировала, опробовала. Вскоре после Нового года она уехала…
До того момента я никогда не был в штольне, не работал на разведке. И во-обще мой стаж был почти нулевым, если не считать двух производственных прак-тик и предыдущего полевого сезона в рекогносцировочном отряде ЮГФЭ на Кара-тегинском хребте (туристическая прогулка по высоким горам с элементами науч-но-тематической геологии). А здесь же на меня «повесили» ведение разведочной штольни на перспективном рудопроявлении, которое, по мнению старших коллег, вполне могло стать месторождением. Работа была не сложная, но очень ответ-ственная и занимала всё моё свободное от сна время.
- Штольню надо вести по жиле, чтобы получить максимальную информацию о строении рудного тела и содержаниях в нём олова; документировать и опробо-вать забой через полтора метра, то есть после каждой отпалки, - приказал Руба-нов.
Это значило, что я должен три раза в сутки, в начале первой, второй и тре-тьей смен, съездить на штольню и, пока проходчики откатывают породу после очередной отпалки и крепят свод и стены рудстойкой, успеть задокументировать забой, стенки и кровлю, отобрать образцы, наметить интервалы опробования, а опробщики должны успеть отобрать бороздовые пробы. Потом вернуться в посё-лок, чаще – пешком эти полтора километра, перенести документацию с черновика в чистовой журнал потому, что с чистовым в штольню не сунешься, потом обрабо-тать очередные пробы и образцы. Ещё - составить сводку по проходке штольни за сутки для начучастка, которую тот каждое утро передавал по рации в контору экс-педиции.
А ещё на мне, как на самом молодом из нас двоих с бурмастером, висела обязанность ежедневно приносить с речки в балок ведро воды для утреннего умывания и для чайника. Это нетрудно, но зимой, когда вдарили морозы, и Аксу вся промёрзла до дна, эта процедура стала занимать около часа времени, так как сначала надо было наколоть лёд, сложить его в ведро, а потом растапливать на печке. Из ведра колотого льда получалось полведра воды. На кухню и в баню во-ду ежедневно привозили на водовозке с погранзаставы километров за двадцать…
Ещё в мои обязанности по балку входило топить небольшую чугунную печ-ку, для чего необходимо было приносить одно-два ведра угля каждый день. Это тоже нетрудно, но долго. Уголь привозили из киргизского Ангрена, плохого каче-ства, в печках он не горел, возможно, по причине нехватки кислорода в воздухе – высота всё-таки. Вдобавок к этому он был пересыпан снегом, так как везли его грузовиками через киргизские и северо-памирские перевалы. Сваленный в боль-шие кучи на промскладе он на морозе смерзался в сплошную тёмно-серую массу. Приходилось сначала ломиком расковыривать эту смёрзшуюся кучу, а потом дол-го выбирать по кусочку из этой кучи плохого, матового угля редкие куски блестя-щего антрацитоподобного угля, который горел.
Короче говоря, коррида для меня началась ещё та. Белка в колесе крутится, я думаю, медленнее, чем мне пришлось крутиться в ту зиму на Заречном, чтобы всё успевать сделать. Постепенно втянулся в этот сумасшедший ритм, стал успе-вать. Дни полетели, как листья в сильный листопад. Выходных, конечно, не было. Для меня бывали редкие непредвиденные «выходные», когда в штольне что-то ломалось и одну-две смены проходчики стояли: то дизель выйдет из строя, не выдержав работы на износ в условиях разреженного воздуха высокогорья и силь-ных морозов, то рудстойка закончится неожиданно для проходчиков, а новой не подвезли, потому что дороги дальние, то взрывчатку не успеют подвезти со склада ВВ из-за поломки машины…

* * *

К концу декабря я подустал, сказывался бешеный ритм работы и короткий световой день. Однажды я решил не ехать в первую, ночную, смену на штольню, а покамералить – надо было подготовить небольшой отчётик по проделанной ра-боте к концу года, и хотелось пораньше лечь спать, чтобы выспаться. Подумал: «Жила идёт прямо, ничего страшного не будет, если я пропущу одну отпалку…»
Но известно - где тонко, там и рвётся. Наутро поднимаюсь в забой и узнаю, что за две предыдущие смены проходчики сделали три отпалки вместо обычных двух! Спешат к концу года выполнить план. Это по-человечески понятно - им тоже хочется годовую премию получить, чтобы, так сказать, хлеб не только с маслом, но и с икоркой… Получается, что я не задокументировал и не опробовал целых четыре с половиной метра штольни! Но это ещё полбеды. Я смотрю на забой и не вижу жилы! Вот это да! Вот это сюрприз! Я хорошо помнил приказ Рубанова «Штольню вести по жиле!» А жилы нет!
Начинаю разбираться, куда же она подевалась. Смотрю по кровле и вижу, что примерно в трёх метрах от забоя жила сместилась по тектонической поструд-ной трещине влево и изменила азимут простирания с западного на юго-западный. Следовательно, чтобы штольня прошла по жиле, надо повернуть штольню влево!
А вокруг меня снуют проходчики, уже крепят рудстойкой стены и кровлю: «Не мешайся! Нам надо план гнать!» Эта смена тоже не хочет отставать от предыдущих, им тоже хочется хлеба с икоркой.
Когда я сказал бригадиру проходчиков, что надо остановить проходку и по-вернуть штольню, он посмотрел на меня, как на врага народа, и послал трёхэтаж-ным к известной матери. Я ему напомнил о приказе вести штольню по жиле, на что он ответил, что «этот приказ ему не указ, ему нужны только метры». И, чтобы я осознал твёрдость его позиции, ещё раз послал меня туда же. Ругаться с про-ходчиками мне не хотелось, я их прекрасно понимал, так же, как и свою вину в том, что прохлопал ушами и упустил жилу из забоя.
Но приказ «штольня должна идти по жиле!» для меня никто не отменял. И тут я вспомнил совет Рубанова: «Если будут проблемы с проходчиками, пиши своё распоряжение в журнале распоряжений, ставь дату и подпись и покажи гор-ному мастеру. Дальше – его забота. Он обязан выполнить распоряжение участко-вого геолога».
Я так и сделал – пошёл в конторку горных мастеров рядом с устьем штоль-ни, нашёл этот журнал, написал в нём о необходимости поворота штольни и пока-зал горному мастеру. Тот тоже стал ругаться трёхэтажным матом, но я не стал слушать его монолог до конца, а пошёл сам… в посёлок. Мне в забое на пару смен делать было нечего…
Я тогда по молодости и неопытности не понимал, что значит – повернуть штольню. Я наивно полагал, что у проходчиков есть всё необходимое для этого, и что им заплатят за их труд…
Когда же я вновь поднялся в штольню, то ещё на полпути к забою услышал глухие удары металла по металлу. Подойдя к месту поворота, я увидел, что мужи-ки вручную пудовыми кувалдами гнут рельсы! Они хоть и тонкие, узкоколейные, но всё же это рельсы! И как немного позже сказал мне горный мастер, проходчикам заплатят только за продолжение штольни от того метража, где она была остановлена, а за поворот – нет! И ещё он добавил:
- Раньше был Наташин поворот, а этот будет Сашин поворот!
Понятно, гордиться мне тут нечем, но такова проза тех напряжённых рабо-чих буден…

Помню, однажды иду я по штольне к забою, налобный горняцкий фонарик на каске высвечивает пятнами то стенки, то пол, то кровлю. Вдруг на одном длин-ном, прямом участке с удивлением вижу, что кровля почему-то прогнулась – стол-бы как бы короче стали, а перекладины – ниже, будто просели плавно так, посте-пенно, но отчётливо видно со стороны. Ещё подумал по неопытности: «Странно, рудстойка короткая, что ли, на этом участке попалась?» И сам же себе возразил: «Да такого быть не может - она же вся одной длины». Проходя под просевшей кровлей, услышал редкое, слабое потрескивание. И тут меня осенило: «Так это же скалы трещат!», и холодок по спине: «Гора давит!»
Сделав свою работу, на выходе из штольни встретил горного мастера и сказал ему про увиденное.
- Да, видел, горное давление, надо штольню закрывать, пока не завалило мужиков, - ответил опытный горняк.
На следующее утро штольню закрыли.
Ждать пришлось недолго. Через день или два, во время очередного мелко-го землетрясения – они в горах Памира случались часто – произошёл обвал в том месте, горная масса завалила метров двадцать штольни. Слава Богу, что никто не пострадал…
Я потом видел этот завал – огромная куча глыб, а над ней – грот высотой метров десять! Пришлось делать обход завала….

* * *

Незаметно подошёл Новый 1984 год. Выпадало три праздничных дня без-делья. К этому моменту я уже отработал полтора месяца почти без выходных, и хотелось нормально отдохнуть. А на участке никакой культурной программы, кро-ме совместной пьянки, не предвиделось. А ещё мне хотелось вырваться в циви-лизацию, чтобы повидать друзей-геологов из ЮГФЭ, с которыми работал летом в Каратегине. Начучастка на мою просьбу отпустить в отгул не возражал: «Валяй! Три дня ты мне здесь не нужен, но на четвёртый – чтобы как штык был на рабочем месте». Но ещё требовалось получить согласие начальника партии. Начучастка послал в контору радиограмму с запросом о моём выезде, но ответа не было. Драгоценное время отгула утекало, как песок в песочных часах, и я решил ехать без согласия начпартии. Это было в моём характере – не слушаться начальство, которое я не уважал.
Добравшись на попутке до экспедиционной базы в Мургабе, я узнал, что в Душанбе вот-вот отправится небольшой автокараван – погонят одну неисправную машину, вторая пойдёт сопровождающей. Эту оказию упустить было нельзя, так как последний самолёт в Душанбе уже улетел, а следующий - только в следующем году. Механик Казбек, ответственный за перегон машин, согласился взять меня в попутчики. Пока около часу пытались завести неисправный ГАЗ-66, таская его по просторной базе на буксире, прибежал радист и сказал, что начпартии запретил мне выезжать с участка. Что делать? Возвращаться назад, не солоно хлебавши, не хотелось - я мысленно был уже в Орджоникидзеабаде с друзьями. Ослушаться и не выполнить приказ начпартии сулило неприятности. Радист спросил, что ответить на радиограмму начпартии. Пришлось пойти на хитрость:
- Скажи, что ты меня не нашёл, что я уже уехал, - сказал я ему и заскочил в кабину заведённого ГАЗ-66.
Неисправный ГАЗ-66 ехал медленно, мотор часто чихал, на подъёмах почти не тянул, глохнул, его каждый раз заводили с толкача. Вскоре он заглох оконча-тельно. Машину взяла на буксир вторая машина, тоже 66-й. Ехали медленно весь световой день и только к ночи добрались до Аличура. Назавтра - уже 31-е декаб-ря, и перспектива встретить Новый год где-то на Памирском тракте вырисовыва-лась вполне реальная. Это меня, конечно же, никак не устраивало. Переночевав в заежке для дальнобойщиков, я сказал Казбеку, что дальше поеду сам на какой-нибудь попутке - углевозы ходили часто. На одном из них я быстро доехал до Хо-рога, успев на послеобеденный авиарейс до Душанбе.
Когда я ввалился в камералку Аксуйской партии, там уже вовсю шло празд-ничное гулянье. Начпартии не удивился, увидев меня, а только повёл носом:
- О! Этот – с Заречного.
Дело в том, что вся моя одежда сильно пропахла запахом мумиё. Я сам не замечал этого потому, что привык к нему - в нашем балке всё пропахло им. А для конторских он был отчётливо уловим. Начпартии проявил лояльность и не стал в праздничный вечер портить мне настроение выговором за нарушение его приказа, за что я ему был благодарен.
Отметившись в конторе, я поехал в Орджобад, к друзьям из ЮГФЭ, и заме-чательно с ними встретил Новый год. Новогодней ночью, всем на удивление, с низких набухших туч повалил густой снег и покрыл толстым покрывалом всё во-круг – и улицы, и крыши домов, и кроны деревьев. Это было очень приятно, почти сказочно - я вроде бы оказался в родной Сибири. Уйдя под утро от друзей, я долго бродил по улицам по этому снегу, не желая расставаться с новогодней сказкой….

* * *

Возвращался я обратно на Памир самолётом через Ош, а оттуда дальше предстояло ехать на попутке до Мургаба. С конторы туда же собирался ехать один молодой геофизик. Начпартии мне сказал:
- Полетите вместе, он через Ош уже летал, вдвоём будет надёжней. В Оше найдёте нашу базу, переночуете, с утра – в ПАТО, а оттуда на углевозе до Мургаба за день доедете.
Меня такой расклад вполне устраивал. Но в аэропорту у парня пропал пас-порт, возможно, его выкрали из заднего кармана джинсов, куда тот его безпечно засунул. В итоге я полетел один.
В аэропорту Оша я сел в такси и уверенно сказал:
- На базу Памирской экспедиции!
Парень-таксист улыбнулся:
- Хорошо, дорогой, поехали!
Я наивно полагал, что все таксисты в Оше знают, где находится база из-вестной всем Памирской экспедиции. Но оказалось, что этот не знал. Мы исколе-сили пол-Оша, нашли все конторы, которые так или иначе имеют отношение к геологии или изысканиям, но базы не было. В конце концов, часа через полтора езды мы нашли её на южном краю городка. Она оказалась совсем маленькой, с незаметной вывеской у ворот, такую нетрудно проехать мимо.
Наутро сторож показал мне, где находится ПАТО, оказалось совсем неда-леко. У ворот я голоснул углевоз, забросил рюкзак на уголь в кузове, сел в кабину, и мы поехали. Водитель-киргиз постепенно разговорился, и часы долгой дороги потекли незаметно. Баек про стаи красных памирских волков, которые зимой очень голодные и потому наглые и злые, и могут даже атаковать машину среди бела дня, если она по какой-то причине остановилась, чтобы съесть всех несчаст-ных, оказавшихся в их осаде, я наслушался вдоволь. Видимо у водил-дальнобойщиков Памирского тракта была такая традиция - пугать новичков, чтобы поездка сахаром не казалась.
Поддерживая неспешный разговор, я с удовольствием созерцал проплыва-ющие мимо горные пейзажи - горы, горы и только горы! Покрытые снегом, холод-ные, безжизненные. А между гор - ущелья с замёрзшими ручьями и речками, над которыми по врезкам на крутых горных склонах проплывал Памирский тракт. За-помнилась широкая заснеженная Алайская долина с погранпунктом на краю ки-шлака. Потом – огромное озеро Каракуль, огибая которое машина долго ехала по плоской котловине. На перевал Ак-Байтал («Белая Лошадь»), самый высокий на всём Памире – 4655 м, грузовик-углевоз поднимался медленно, натужно воя мо-тором. «Воздуху мало, мотор плохо тянет» - пояснил водитель. В Мургаб приехали уже затемно…

* * *

Зимовку на Заречном в начале 1984 года я запомнил на всю жизнь. Дело в том, что в ту зиму впервые руководство ПГРЭ решило участок не закрывать, как было в предыдущие годы, а провести эксперимент на выживаемость – смогут ли люди и техника в тех высокогорных зимних условиях работать и выполнять план.
Для стимуляции работников к выполнению плана организовали так называ-емый бригадный подряд, когда все работники одной смены, от горного мастера и проходчиков до слесарей и электриков, были объединены в одну бригаду, оценка работы которой и, соответственно, оплата труда, осуществлялась по количеству пробитых метров штольни. То есть, вся бригада получала в зависимости от того, сколько метров пройдут проходчики за месяц. И ещё устроили соцсоревнование между бригадами, чтобы план выполнялся любой ценой!
И это в условиях зимы, когда горные перевалы периодически закрывались из-за снегопадов, отчего страдало снабжение всем необходимым удалённого по-чти на 900 км участка, когда техника не выдерживала нагрузок: из-за нехватки кислорода в разреженном воздухе высокогорья ДЭСки выдавали половину от своей номинальной мощности. Из девяти ДЭСок к концу января - началу февраля осталась в рабочем состоянии одна! Если мне не изменяет память, это была че-хословацкая Nova. Она обеспечивала электричеством штольню – работа ком-прессоров, освещение, вентиляция, и одну фазу кинули – только на освещение посёлка. Напряжение в электросети посёлка было такое низкое, что на стоваттную лампочку можно было смотреть спокойно, не моргая, и сквозь колбу была видна слабо нагретая красная спиралька.
Самодельные «козлы», которые позволяли поддерживать плюсовую темпе-ратуру в балках, электрики конфисковали, чтобы у «несознательных граждан» не возникло желания включить его хотя бы на ночь, потому что иначе «последняя ДЭСка может крякнуть, и тогда всему участку хана!». А морозы по ночам достига-ли 30-35 градусов по Цельсию! Да ещё постоянные сильные ветра, которые выду-вали последнее тепло из балков и палаток, шурша по ним песком и мелкой дре-свой….
Как я уже говорил, рабочие зимовали в палатках. Они были утеплённые, с двойными стенами и крышей, внутренний слой был из байки, По периметру осно-ваний снаружи палатки были засыпаны землёй, чтобы не поддувал ветер. Внутри, слева от входа, стояли печки, которые топились круглосуточно. Однажды ночью я услышал сильные крики и, выскочив из балка, увидел, что одна из палаток горит. Как потом выяснилось, от сильно натопленной печки загорелась промасленная роба, повешенная для просушки недалеко от печки. Люди не пострадали…
Наш балок тоже был утеплён - оббит рубероидом в три слоя, два маленьких окошка затянуты полиэтиленовой плёнкой тоже в три слоя, отчего сквозь них ни-чего не было видно, и солнечного света проникало внутрь балка лишь половина. Маленькая печка возле двери более-менее грела, пока в ней горел уголь, но к се-редине ночи она прогорала, а к утру балок остывал настолько, что чай в кружке на столе у окошка замерзал. По утрам требовалось некоторое усилие воли, чтобы заставить себя выскочить из тёплого ватного спальника в промороженное про-странство балка и быстро-быстро надеть на себя всю остывшую одежду вплоть до полушубка и шапки-ушанки, а уж потом начинать растапливать печку.
Для растопки печки требовалось хоть немного дровишек, но где их взять в высокогорной пустыне!? Специально дров для обогрева жилищ нам не привозили, так как весь посёлок обогревался угольными печками, поэтому желающих поживиться дровишками было много. Приходилось таскать втихаря с промсклада обломки досок - все так делали, потому что больше негде было взять дровишек. Начальство участка это понимало и особо не гоняло, лишь бы на глаза не попадался.
И вот однажды я пошёл в очередной налёт на промсклад с целью разжиться обломками досок. Привычно пролез через дыру в заборе, подошёл к небольшой куче досок, но обломков не нашёл, видимо уже все подобрали до меня. Недолго думая, вытащил из кучи кривую горбылину, на мой взгляд, ни на что более не годную, как только на дрова, и обратным ходом пошёл с ней на плече. Только вывернул из-за угла забора промсклада, как навстречу мне идёт всё начальство участка да ещё с Аверьяновым и начпартии во главе! Вот попался! Картина Репи-на «Приплыли!» А я и слухом не слыхивал, что приехала комиссия с проверкой…
В этот момент начучастка о чём-то разгорячено говорил с главным геологом. Я уловил лишь, что речь идёт о нехватке рудстойки на штольне, которую по какой-то причине не успевали подвозить, отчего проходка тормозилась, и план не вы-полнялся. И тут я с доской на плече!
- Вот, посмотрите, Геннадий Сергеевич, что творят! – торжествующе него-дуя, сказал начучастка, - тащат среди бела дня!
Как будто я рудстойку нужную тащил, а не кривую горбылину.
- Неси обратно, - хмуро приказал Аверьянов.
Пришлось возвращать доску на место….

* * *

Длинными зимними ночами, когда темень, мороз и сильный ветер отбивали всякую охотку высунуть нос из балка, в посёлок стали наведываться памирские красные волки. Об этом можно было только догадываться по поведению поселковых собак – они вдруг начинали истошно лаять, потом визжать, потом чей-то визг внезапно прерывался на полуноте, а утром недосчитывались какой-то дворняжки. И никаких следов – снега-то ведь нет. За несколько ночных визитов волки поели почти всех наших собак. Иногда в ночи раздавался далёкий хлёсткий выстрел-другой – это в соседней чабанской стоянке чабан из карабина отстреливался от волков.
Мой сосед по балку, бурмастер - старожил Памира, рассказывал то ли бай-ку, то ли быль, поди - проверь, что, мол, однажды красные волки во время бурана загрызли пятерых солдат пограничников. Те возвращались днём из увольнитель-ной пешком с соседнего кишлака на погранзаставу, и попали в сильный буран. Ветер в ушах свистит, снег бьёт в лицо, ничего не видно… Шли гуськом друг за другом…. А волки тихо подошли сзади и одного за другим всех порвали. Никто не убежал, видимо, не слышали крики друзей. Останки их тел потом нашли на тропе, лежащих один за другим… Жуть!
Однажды, после одной из таких разбойных ночей с далёкими выстрелами, когда у меня выдалась пара свободных часов перед обедом, я решил прогуляться по долине речки в сторону ближней чабанской стоянки. Шёл, шёл по пустынному берегу слабоизвилистого русла замёрзшей реки, вдруг вижу – впереди что-то бу-реет на самом краю берега. Зимняя степь белёсо-серая, а тут какое-то бурое пят-но, издалека приметное. Подошёл, смотрю, а это туша огромного волчищи – ле-жит на боку, распластав сильные лапы, как в прыжке, большая голова с оскален-ной зубастой пастью запрокинута набок, длинный хвост-полено вытянут, густая бурая шерсть уже слегка запорошена снегом. Пнул ногой по лапе – он весь око-левший, как бревно, лежит. Видимо, как бежал прыжками по берегу, пуля из ча-банского карабина его настигла – так он распластался и застыл. Меткий выстрел, надо заметить – ночью, да по стремительно бегущей цели…

* * *

Всю зиму, несмотря на морозы и ветра, мимо устья штольни проходила се-мья диких козлов - кииков. Они шли по тропе слева, если смотреть на устье штольни, потом проходили по-над устьем и уходили направо вверх, к гребню во-дораздела. Их не пугали ни рёв дизелей – дизельная была рядом с устьем штоль-ни, ни снующие на площадке перед устьем люди, ни вахтовка и бензовоз, подъез-жающие в это время на площадку. По ним можно было сверять часы – они прохо-дили над устьем штольни ровно в восемь часов утра.
Впереди всегда шёл крупный вожак с огромными загнутыми рогами, он шёл уверенно, не останавливаясь, с гордо поднятой головой. За ним шли несколько рогатых самцов, потом – безрогие самки, замыкала процессию низкорослая моло-дёжь. Козлов было штук пятнадцать-семнадцать….
Это походило на какой-то мистический ритуал – встреча представителей дикой природы, вольных горных кииков, и людей, пришедших в этот Богом забы-тый уголок Памира терзать Матушку-Природу. Ритуал проходил безмолвно, никто его не нарушал - ни люди не обращали внимания на козлов, видимо. уже привык-нув к их ежедневному проходу, ни киики не боялись людей и техники. Это было очень удивительно.
Как-то я, наивный, спросил у Рубанова в очередной его приезд:
- Козлы спокойно ходят мимо штольни, и никто их не стреляет – охотников нету, что ли?
- Тут погранзона, охота и любая стрельба запрещена, - пояснил тот.
Но я-то знал, что у него есть экспедиционный карабин и стал выпрашивать дать его мне, чтобы сходить на охоту на этих козлов. Он долго отказывал, пугая меня тем, что «как только кто-нибудь из местных киргизов увидит у меня карабин или услышит звуки выстрелов, так сразу и заложит, а милиция сразу конфискует экспедиционный карабин, и ему дадут по шапке…». После примерно месяца моих уговоров и обещаний, что «я уйду рано утром в обход горы на другую её сторону, где никто не ходит, что оттуда не слышны будут выстрелы, что на обратном пути я спрячу карабин далеко от посёлка, где-нибудь под камнем и т. д. и т. п.» он нако-нец-то сдался.
И вот в начале весны, в одно раннее морозное утро я, надев резиновые са-поги, чтобы удобнее было лазать по скалам, и лёгкую куртку, чтобы не жарко было идти к месту охоты, вышел из балка. Было ещё совсем темно, все в посёлке ещё, конечно, спали, кроме, может быть, поваров, но те не выглядывали из кухни. Спрятав карабин под полой куртки, я быстро-быстро вышел из посёлка и напра-вился по краю долины Аксу на юг, в обход горы.
Идти было около часу, не менее пяти километров. Повернув за южным мы-сом горного отрога на запад, вдоль подножия горы, я прошёл мимо небольшого метеоритного кратера, которого в едва начинающихся утренних сумерках не было видно. Тот кратер я уже исследовал раньше, ничего интересного в нём не было – небольшая, метров тридцать-сорок диаметром воронка в плотных тонкопесчаных отложениях с почти отвесными стенками высотой пять-шесть метров и плоским круглым дном. Может, это и не кратер вовсе…
Я спешил - мне надо было обязательно успеть придти в сай за горой и за-нять охотничью позицию до восьми часов утра. Козлам требовалось не более пятнадцати-двадцати минут, чтобы пройти от штольни через пологий водораздел и спуститься в верховье сая. Это место я разведал ещё раньше, когда обследовал гору в поисках трещин и пещерок с мумиё. Тогда я нашёл здесь небольшую нишу в скале, в которой можно было сделать засидку как раз напротив козлиной тропы, проходящей по другому борту сая, и сейчас спешил укрыться в ней.
Я успел загодя, занял охотничью позицию в укрытии-нише, приготовил ка-рабин и стал ждать. Моё кровожадное воображение молодого охотника рисовало мне такую сцену: вот на тропе напротив меня появляются козлы, медленно иду-щие цепочкой друг за другом. Я пропускаю красавца-вожака, выцеливаю кого-то из козлов-самцов, идущих за ним, нажимаю на спусковой крючок и бах! Готово! Козёл падает….
Время шло, а козлов не было. Ноги в резиновых сапогах сквозь шерстяные портянки уже стали замерзать от промёрзших скал, вспотевшая от быстрой ходь-бы спина под лёгкой курточкой тоже уже почувствовала морозное покалывание – томительное ожидание явно затянулось. Через минут сорок, когда все расчётные и запасный сроки появления козлов на тропе прошли, и мои ноги в резинках окон-чательно замёрзли, я начал понимать, что мой замечательный план не сработал, что-то пошло не так…
И тут я услышал знакомый свист, которым обычно козлы-вожаки оповещают своих четвероногих соплеменников о том, что видят вблизи людей. Но свист до-носился не с тропы напротив, а далеко справа, с крутых скал в верховье сая! Вот так! Козлы обошли мою засидку сзади, по скалам, и теперь свистят мне с безопас-ного расстояния, мол, эй, там, внизу, горе-охотник, мы тебя видим! Как они меня учуяли заранее, мне до сих пор не понятно!
Спустя годы, когда подобных случаев неудачной охоты в моей короткой охотничьей биографии накопилось порядком, я понял, что Всевышний оберегает мою грешную душу от ненужных новых грехов… Как сказал один из героев моей сказки про пузырьков, Змейгорыныч: «Козероги и другие животные рождены, что-бы жить, у них тоже есть маленькие детишки, и съедать их – это плохо!»

* * *

Не рассказать о добыче мумиё в мою бытность на Заречном было бы не-справедливо. Это незабываемая, интересная история. Мумиём занимались все или почти все, кто работал на Заречном. Да и как им не заниматься, ведь его там было столько, что… трудно даже представить, сколько… одним словом - очень много! А цена при продаже в розницу в Душанбе была пять рублей за грамм, а в России – до десяти рублей! Это за килограмм получалось пять-десять тысяч пол-новесных советских рублей! Знатоки поговаривали, что за килограмм «говнеца» в Душанбе можно было спокойно купить машину, а за три – квартиру! Так дорого оно ценилось! Даже для хорошо зарабатывающих проходчиков, которые при вы-полнении плана со всеми надбавками – районными, высокогорными, безводными, подземными, их в сумме накапливалось 120 процентов, даже песня такая была, про «сто двадцать процентов надбавки» – получали на руки около восьмисот рублей, прибыль от продажи мумиё была очень солидной добавкой к зарплате. Да и «для сэбэ» не помешает…
Но было одно существенное НО - это была незаконная деятельность! Как и любое другое частное предпринимательство или торговля, в те советские време-на добыча и продажа мумиё пресекалась государством. На Заречном местная милиция иногда устраивала внезапные облавы – приезжали на нескольких УАЗи-ках, шмонали все балки и палатки. Они не спрашивали «Есть или нет?», доста-точно было, зайдя в помещение, втянуть носом воздух, и сразу всё становилось ясным – характерный мумиёшный запах выдавал с потрохами, отпираться было безполезно. Возникал только один вопрос «Где спрятано?» Попасться с мумиём означало не только конфискацию дорогого «говнеца», но и грозило солидным штрафом…
Ещё проверяли наших зареченцев в аэропорту Мургаба, сам был свидете-лем. Погранцы построили нас всех, кто с участка, – мы отличались внешним ви-дом от «цивильных» авиапассажиров – в одну шеренгу на аэродромном поле, приказали раскрыть рюкзаки и сумки, а таможенники начали их все перетряхи-вать. У кого находили мумиё, отводили в сторону, на рейс они уже не попали. У меня пласт на полкилограмма был завёрнут в несколько целлофановых пакетов, чтобы запаха не было, и засунут под рубашку на животе, за пояс. Кто-то из опыт-ных товарищей подсказал мне, как надо сделать, спасибо ему. Не нашли, видимо, запаха не учуяли. А тех, от кого пахло, отведя в сторону, обыскивали….
Известное выражение «запретный плод сладок» очень хорошо подходит для ситуации с добычей мумиё на Заречном. Несмотря на риск попасться, работя-ги всё равно варили мумиё, уж больно куш был велик. И поэтому к тому времени, когда я тоже приобщился к этому интересному занятию, все ближайшие горы уже были проверены и всё найденное выскреблено. Приходилось, чаще всего, довы-скрёбывать крохи, так сказать, некондицию. Но я умел и не боялся лазить по ска-лам – за плечами был некоторый опыт лазания по нашим Красноярским Столбам – поэтому иногда Фортуна улыбалась и мне. Если позволяло время, как я уже го-ворил, иногда выпадали «выходные» на одну-две смены, я уходил подальше и повыше в горы, туда, где вероятность находки мумиё была выше.
Однажды ушёл довольно далеко от посёлка и по едва заметному машинно-му следу подошёл к почти отвесной стене скал. На земле у основания скалы за-метил крошки мумиё-сырца – мелкие обломочки камней с чёрными потёками на гранях. Значит, наверху где-то должен быть какой-нибудь занорыш или пещерка с мумиём. Но снизу ничего подобного не было видно. С трудом взобрался по скале метров на семь-восемь и вдруг увидел широкий вход в большую пещеру. Она бы-ла размером с большую комнату в городской квартире. И на всех её стенах, на полу и на потолке было мумиё! Вернее, уже его остатки… Кто-то раньше уже по-бывал в этой пещере и собрал всё мумиё! Я думаю, там было с машину….
Я подобрал с пола пещерки и, насколько хватало роста и длины моих рук, соскрёб со стен ещё на два бороздовых мешка! И, главное, качество «говнеца» было очень хорошее. С того «улова» до сих пор дома лежит классный образчик мумиё. А с тех двух мешков я наварил грамм триста чистого...
Многими годами позже, когда я работал в Монголии, в горах Монгольского Алтая и в Хангайских горах, я тоже искал и находил мумиё, но там оно не такого качества, как на Памире. Памирское лучше, на себе испытал.

* * *

Бег времени неумолим, и вот на смену ветрено-морозной и безснежной зи-ме в высокогорную пустыню Восточного Памира пришла такая же ветреная, но снежная весна. Видимо, влажные муссоны из уже нагретых весенним солнцем околопамирских низменностей пробились через горные хребты Западного и Цен-трального Памира и разродились обильными снегопадами над Восточным.
В начале апреля однажды снег падал из низких тёмных туч почти сутки, по-крыв толстым белым саваном всё кругом – и посёлок, и долину Аксу, и горы. На следующее утро небо очистилось, и под солнечными лучами снег засверкал своей первозданной белизной.
Выйдя из балка, я, уже привыкший за четыре долгих зимних месяца к неиз-менному уныло-серому виду зареченских окрестностей, ахнул от такой красоты – кругом только белый снег! И сразу вспомнилась родная Сибирь с её снежной зи-мой, катанием с горок на санках и прогулками по заснеженному лесу на лыжах… Ностальгия по родной снежно-зимней природе потянула вдаль, захотелось просто побродить по окрестностям без какой-либо цели, просто так….
К моей радости, в тот день было как раз воскресенье, то есть законный вы-ходной. К весне нервозная напряжённость зимовки, а с ней и гонка за планом кон-чилась – участок благополучно перезимовал, впереди маячило долгое, беззабот-ное в этом отношении, лето. И те, кто не работал по сменам, вспомнили про за-конный выходной, один день в неделю - воскресенье.
И вот я, привычно прихватив геологический молоток – геолог всё-таки, а не турист какой - пошёл гулять по заснеженным просторам. За мной увязался посел-ковый пёс, последний из собачьих могикан, выживший от волчьих набегов жутки-ми январскими ночами. Ему, видимо, тоже надоело днями слоняться по посёлку и валяться возле начальничьего балка, захотелось поразмять лапы и дыхнуть вольницей безкрайних заснеженных далей. До этого момента мы с ним не дружи-ли, но я в душе порадовался, когда увидел его рядом – вдвоём гулять веселее.
Путь мой пролегал через долину Аксу на восток, к закрывающему горизонт отрогу горного хребта в шести километрах от посёлка. Я давно мечтал забраться на него и оттуда посмотреть на триаду китайских семитысячников с горой Музтаг Ата («Отец ледяных гор») во главе. Их я увидел впервые с гребня «нашей» горы, когда возвращался после неудачной охоты на козлов. Теперь мне хотелось гля-нуть на них поближе, чтобы лучше рассмотреть и сфотографировать. Эти три вы-соченные снежные горы, похожие на огромные белые пирамиды, притягивали мой взор, словно магнитом. Напрямую до них было более семидесяти километров…
Поднявшись на хребтик и налюбовавшись китайскими семитысячниками-красавцами – высота Музтаг Ата более 7500 метров над у. м., две соседние вер-шины немного пониже, их склоны сверкают вечными снегами на фоне безкрайнего синего неба - я спустился с хребтика и пошёл дальше по широкому саю. Пёс рыскал недалеко впереди. Он уже пробежал каменную глыбу, из-под которой вдруг неожиданно выскочил заяц. Заяц был крупный, коричневато-светло-серого окраса. Спросонья он поскакал от меня в сторону пса, но тот его не видел и не слышал.
У меня сработал охотничий инстинкт – «дичь убегает, надо поймать!», и я машинально метнул геологический молоток, который нёс на плече. Я даже не успел это обдумать – «кидать или нет?», как рука уже метнула молоток в зайца. И попал! Сказался давний, ещё детско-юношеский, опыт игры в городки и «в банку». Длинная рукоятка молотка подкосила зайца под ноги, он мгновенно кувыркнулся через голову и, не сбавляя оборотов, с такой же скоростью понёсся в другую сто-рону. Пёс обернулся на звук падающего молотка и только тогда увидел зайца – он был явно не охотничий, нюха у него не было. Между ним и зайцем расстояние бы-ло не больше десяти-двенадцати метров.
Я мысленно уже довольно потирал руки: «Зайчишка мой!» и даже начал об-думывать, как лучше приготовить зайчатину…. Но заяц с такой перспективой для себя явно не был согласен, он, как говорится, «размотал ноги» и понёсся длинны-ми прыжками по саю. Но и пёс не отставал, в нём, видимо, тоже взыграли спящие охотничьи гены. Был момент, когда расстояние между ними сократилось до четы-рёх-пяти метров. Казалось, ещё пару прыжков пса и он схватит зайца….
Я заворожено наблюдал за этой драматической погоней, подгоняя четверо-ногого охотника криками: «Ату! Ату!», «Догоняй!», «Хватай!». Но нет, страх придал зайцу дополнительные силы, он нёсся по ровной местности со скоростью курьер-ского поезда, постепенно увеличивая отрыв от преследователя. Через пару минут бешеной погони и заяц и пёс превратились в маленькие точки, за которыми клу-бился белёсый шлейф пыли. Они быстро скрылись из глаз в неровностях релье-фа у подножия горы на противоположном краю широкого сая.
Немного постояв и поняв, что с зайчатиной пролетел, я пошёл дальше гу-лять вокруг горного хребтика и через три часа вернулся в посёлок. Пса не было до самого вечера. Лишь перед ужином он появился в посёлке, язык его болтался до земли, вид был усталый и виноватый. Я понял, что и он пролетел с зайчатиной…

* * *

Из развлечений на Заречном, помимо работы и заготовки мумиё, были ещё баня и кино. Когда я спросил у соседа-бурмастера, где в посёлке баня, он, грустно вздохнув, махнул рукой в сторону берега речки: «Иди прямо, там увидишь». Но в том направлении не было видно никаких построек, лишь только цистерна с соля-рой на санях. Иду к цистерне в недоумении - может за ней спрятался маленький банный балок? Бывают такие – на двух-трёх человек…
Вдруг вижу, как из-под земли рядом с цистерной появляется высокий, худой человек в чёрном, и что-то там копошится возле цистерны. Подойдя ближе, вижу, что это киргиз-кочегар в лоснящейся от соляры чёрной телогрейке, в таких же просоляренных чёрных штанах и в чёрной от солярной копоти шапке-ушанке на голове. Руки и лицо, итак от природы смуглые, да ещё в соляре и копоти - тоже чёрные. Белыми были только белки его глаз….
Спрашиваю у этого чёрного, чернее любого негра, киргиза, где тут баня? Он, загадочно улыбнувшись, показал вниз, в яму, из которой вылез: «Баня здесь. Только ничего не трогай – испачкаешься». Смотрю в яму и вижу дощатое соору-жение типа землянки.
Спустившись по дощатым сходням, захожу в землянку, и сразу в нос ударя-ет густой запах сгоревшей соляры, будто к выхлопной трубе трактора подошёл. Скинув одежду в малюсеньком предбаннике, с некоторой опаской захожу в тём-ную мойку, там запах соляры ещё сильнее. Он забивает нос, дышать нечем… При свете тусклой двадцатипятиваттной лампочки, едва-едва освещавшей сквозь си-зый дым ближнюю к себе часть маленькой мойки, вижу вокруг черные от копоти стены, чёрный закопченный потолок, про пол и говорить не приходится. Короче говоря, баня по-черному типа а-ля-заречный…
Сразу вспомнил, как в юности, будучи у бабушки в архангельской деревне, тоже посещал баню по-чёрному, но там приятно пахло берёзовыми дровами, рас-калённой каменкой и нагретыми бревенчатыми стенами. А рядом протекала речка с чистейшей холодной водой, в которую так здорово было нырнуть после бани…
А в этой бане-душегубке от дыма сгорающей соляры – печка-капельница из газового баллона стояла в углу и периодически шипела – глаза уже начали сле-зиться, и голова пошла кругом. Кое-как наспех обмывшись тёплой водой и, навер-ное, больше запачкавшись копотью, чем отмывшись, пулей выскакиваю наружу, на свежий воздух.
- Ну, как банька? – ехидно улыбаясь, спросил киргиз во всём чёрном.
- Для тебя пойдёт, - отдышавшись, бросаю ему на ходу.
Больше я в неё не ходил…

Кино крутили в клубном бараке, стоявшем на левом краю посёлка, за сто-ловой. Кинопередвижка зимой приезжала редко, да и сидеть в холодном бараке полтора часа, пока идёт фильм, лишний раз никому не хотелось. При наступлении весны кино стали привозить чаще, раз в неделю, единственный сеанс был вече-ром, после ужина. Из будки кинопередвижки киномеханик с добровольными по-мощниками вытаскивали кинопроектор и круглые металлические банки с филь-мом, заносили их в клуб. Кинопроектор ставили у задней стены, за рядами стуль-ев, его луч проецировался на небольшой экран, висевший на передней стене.
Показывали советские фильмы разных жанров, чаще – про войну или рево-люцию и комедии. Фильмы были на русском и таджикском языках. Я поначалу хо-дил, когда позволяла работа, но потом перестал – местный киномеханик чаще крутил фильмы на родном языке, ведь большинство зрителей его понимали. Мне смотреть известные фильмы с озвучкой на таджикском какое-то время было при-кольно, но быстро надоело…

* * *

Весной по Заречному поползли слухи, что на границе не спокойно, что ки-тайских лазутчиков-уйгуров ловят пачками. И вот однажды ударами в рынду - ку-сок рельса, подвешенный на толстой проволоке на столбе возле столовой - объ-явили общий сбор. Собрались все, свободные от смен и находящиеся в посёлке. Было немного тревожно – в рынду по пустякам не бьют…
Начучастка переписал всех собравшихся, человек тридцать-сорок, заставил расписаться в журнале, видимо, чтобы подсчитать кворум собрания и для отчёт-ности. Потом сказал:
- К нам приехал товарищ капитан с заставы, у него важное сообщение.
Все притихли, насторожились – что же скажет товарищ капитан? Погранич-нику было примерно столько же лет, сколько и большинству собравшихся, трид-цать - тридцать пять. Он начал свою речь с того, что, мол, оперативная обстановка на нашем участке границы не спокойная, что возможны провокации со стороны Китая, что надо проявлять бдительность. Потом перешёл к главному:
- В случае, если китайцы полезут, необходимо будет перекрыть им проходы к Памирскому тракту. Мы, погранзастава, будем перекрывать Главный проход, – и махнул рукой в южном направлении, в сторону субширотной постледниковой до-лины, ведущей от китайской границы к Памирскому тракту южнее Мургаба, шири-ной от пяти до одиннадцати километров, - а вы будете перекрывать Аксуйский проход, - и махнул другой рукой поперёк долины Аксу, ширина которой в этом ме-сте – до двух километров.
Из толпы сзади слева раздался голос:
- А автоматы дадите?
- Нет, оружия на всех не хватает, - ответил капитан.
- Тогда мы в штольне отсидимся, пусть китайцы проходят, куда хотят, - ска-зал тот же голос.
На этом собрание закончилось. К нашему счастью, китайцы не полезли….
Но тогда никто и подумать не мог, что китайцы всё-таки придут на Заречный и будут отрабатывать месторождение…

* * *

В мае месяце Рубанов освободил меня от обязанности ведения штольни, чему я был очень рад, так как за почти полгода эта штольня мне уже надоела до чёртиков, и поручил другое дело – вести проходку траншеи на обратном, запад-ном, склоне «нашей» горы, чтобы проследить там выход рудной зоны.
Это было, как подарок – после мрачного, загазованного подземелья пред-стояло работать на свежем воздухе, под весенним солнышком, не подгоняемый проходчиками. Разметил с помощью компаса и рулетки серпантин траншеи - в один конец метров шестьсот-шестьсот пятьдесят и в другой около шестисот – и протрассировал небольшими турами из камней. Траншея-врезка пробивалась бульдозером, как обычная «дорога» по склону горы. Бульдозеристом был класс-ный мужик, мастер на все руки, – он и за бульдозериста, и за взрывника работал, и пробы отбирать мне помогал.
У нас с ним вдвоём ловко получалось. Он бульдозером по сыпухе от турика к турику довольно быстро и грамотно пробивал траншею до коренных. Я шёл за ним следом и делал свою работу. Когда встречались скальные выходы, он пер-форатором бурил шпуры, заряжал взрывчаткой и кричал мне: «Берегись!». Я пре-кращал работу и прятался за отвалом бульдозера, который стоял поодаль от ме-ста взрыва. Он протягивал к бульдозеру коммутационный провод, сам тоже при-седал за отвалом и крутил ручку «адской машинки». Бабах! Камни взлетали в воз-дух. Иногда редкие осколки долетали до бульдозера и цокали по его стальным бо-кам и крыше.
Потом всё повторялось сначала. Отобрав вдвоём бороздовые пробы, мы грузили их на металлические сани, он садился за рычаги бульдозера, я – на сани, и мы медленно возвращались в посёлок к концу рабочего дня. За день делали по пятьдесят-шестьдесят метров…
Ту траншею-серпантин, которую мы с ним вдвоём пробивали, документиро-вали и опробовали, и сейчас можно лицезреть на гугловских снимках в програм-ме «Google Earth».

* * *

И последнее моё воспоминание о Заречном. В самом конце мая выдались по-летнему жаркие деньки – на Восточный Памир пришло долгожданное лето. С траншеей было покончено, и я два-три дня бездельничал, доделывая камералку. Нового задания мне не давали, так как ожидалось, что меня переведут на лето в другой отряд – я ещё в начале мая подавал рапорт Аверьянычу с просьбой пере-вести меня на летний сезон в какой-нибудь поисковый отряд, хотелось повидать и другие районы Памира.
И вот, закончив с камералкой по траншее, я на следующее утро, а было уже тридцатое, решил прогуляться по берегу бурлящей половодьем Аксу. Пошёл вверх по течению, по левому берегу. День был очень тёплый, солнышко уже при-пекало вовсю, и я решил искупаться и позагорать. Нашёл в широкой излучине речки песчаный пляжик, разделся до «в чём мать родила» и окунулся в холодню-щую и не очень чистую воду весенней речки. Быстрое течение протащило меня по камням на мелководье с десяток метров, и я пулей выскочил на берег. Потом лёг на тёплый песочек под невысоким обрывом берега, в затишке от ветра. Там было совсем тепло, и я вскоре согрелся….
Валялся на песке долго, глядя в бездонную, безкрайнюю, пронзительно чи-стую синь неба. Забылись все заботы о работе, все необходимости, в голове не было никаких мыслей, отчего я явственно ощущал её лёгкость – я впервые за по-следний год по-настоящему отдыхал. Возникло странное состояние, будто я один во всём мире, никого и ничего больше нет, кроме меня и этого манящего синего неба… Потрясающее состояние одиночества-единства! До сих пор помню.
Солнышко поднималось всё выше и выше, и стало уже припекать. Я воро-чался с боку набок на горячем песке, подставляя все части соскучившегося по теплу тела. Когда почувствовал, что кожа уже подгорает, встал, оделся и пошёл обратно.
Но было уже поздно – я схватил солнечный удар. По неопытности не учёл, что в Средней Азии, да ещё на высоте в три с половиной километра солнечного ультрафиолета в разы больше, чем где-нибудь в Сибири. К вечеру поднялась температура, бил озноб, а кожа горела, будто её прижгли утюгом. Всю ночь воро-чался, не заснул…
А на утро пришёл начучастка и сказал, что мне завтра, первого июня, надо быть на базе в Мургабе – меня перевели в другую партию, в поисковый отряд. День в сборах пролетел быстро, а вечером, не дожидаясь следующего утра, я на попутке уже уехал с Заречного.
Приехав на базу, разыскал геологов Кударинского отряда, с которыми мне и предстояло работать ещё почти полгода на Центральном Памире. Но это уже следующая история…